Больше, чем игра
Шрифт:
– Держите. – Климент Пряхин без особого почтения, словно какой‑нибудь перочинный ножик, сунул меч Копаеву.
– Это – мне? – недоверчиво спросил Копаев, бережно берясь левой рукой за ножны, а правой – за эфес.
– Вам, принц Брэнд, вам, – с легкой насмешливо‑снисходительной улыбкой сказал Лаврентий Жребин.
– Это – Вервиндль, – назвал имя меча Климент Пряхин.
– Настоящий? – все так же недоверчиво спросил Копаев.
– Нет – тряпочный, – сердито буркнул Климент Пряхин. Он, похоже, немного обиделся. – Вы держите меч в руках и спрашиваете, настоящий ли он, – крайняя
– Я просто сам себе не верю… – Копаев смутился, а его нелегко было смутить.
Меч был довольно тяжел; темно‑зеленые, украшенные золотой насечкой ножны были длинные, узкие и очень изящные; рукоять меча венчал огромный зеленый камень – вроде бы настоящий изумруд. Копаев потянул за эфес, обнажая клинок, – меч выскальзывал из ножен со слабым шипением. Странный у этого меча был клинок – казалось, он слегка дымится, словно тая на жарком солнце, и оттого видится нечетким, неясным взгляду. Копаев было потянулся большим пальцем левой руки опробовать остроту лезвия…
– Нет! – резко выкрикнул Лаврентий Жребин.
Вздрогнув, Копаев отдернул руку.– Если хотите сохранить в целости все свои пальцы, то никогда не прикасайтесь к лезвию. Я вам искренне советую не делать этого, – мягко сказал Климент Пряхин. – С этим мечом вы запросто можете повторить известный трюк с шелковой лентой или даже с волосом, а уж пальцы себе смахнете запросто, даже не почувствовав того.
– Да, – кивнул Лаврентий Жребин. – Этот меч способен заставить уважать себя.
– Не знаю, что и сказать. – Копаев аккуратно вложил меч в ножны, поднял глаза на загадочных бородачей.
– Скажите спасибо, – подсказал Климент Пряхин.
– Спасибо, – поблагодарил Копаев от души. – И за меч спасибо, и за советы.
– Пожалуйста, – сказал Лаврентий Жребин.
– Рады были помочь, – сказал Климент Пряхин.
А вот Антон Неизбежин не сказал ничего и не обернулся даже напоследок.11
То ли у местных гондольеров был особый нюх, то ли Копаеву просто повезло, но не прошло и тридцати секунд, как он вышел на причал крематория, и вот из‑за угла дома напротив показалась черная закорючка гондолы.
– Эй! – крикнул Копаев и помахал рукой. – Сюда!
Гондола приблизилась к причалу, поскреблась о него бортом.– В морг меня отвезете? – спросил Копаев у гондольера и быстро добавил на всякий случай: – Мне нужно туда по одному весьма важному делу.
– Тчг нь твзть твз, – чудно ответствовал гондольер, проглотив все гласные звуки. Копаев его понял с трудом. Он присмотрелся к лодочнику. Гондольер был не тот, что привез Копаева в крематорий: во первых это было ясно по его жуткой дикции, а во‑вторых, он совсем не был похож на того, первого. Этот гондольер был старше, ниже ростом, коренастый, почти квадратный; ручищи у него были могучие, ладони шириной не уступали лопасти весла. На меч в руках Копаева гондольер не обратил ровным счетом никакого внимания, будто и не такие еще штуки ему случалось видывать у своих пассажиров.
Копаев перешел с причала в гондолу и сел на пассажирскую скамью. В этой гондоле тоже, слава богу, имелся легкий тент, защищавший от невозможно яркого солнца.
Гондольер отпихнул лодку от причала и негромко затянул баркаролу. Пел он правильно, очень чисто и внятно, не пропуская ни единой гласной, и – еще одно отличие от того, первого гондольера, – пел он по‑русски:
Хаз‑Булат удалой бедна сакля твоя, золотою казной я осыплю тебя… Копаев, не прислушиваясь к давно знакомой песне, смотрел по сторонам. Этот город умирал – медленно, так, что живущие здесь люди то ли не замечали этого, то ли уже привыкли. Трупы домов разлагались и осыпались в море, в мертвых пустых глазницах окон стоял полуденный мрак… А гондольер, видать, попался опытный – он все рассчитал с точностью до секунды: как раз к тому моменту как голова старика покатилась на луг, и песня кончилась – гондола прибыла к причалу уже знакомого Копаеву здания морга.– Прхль, – сказал гондольер.
Копаев только подивился, как гондольеру с его дикцией удается вполне прилично исполнять песни. Спросил же он о другом:
– Скажите, где здесь больница? Она ведь должна быть где‑то рядом, так?
– Тм, н сссднь льц. – Гондольер махнул рукой налево. – Мжт, тд твзть?
– Нет‑нет, благодарю вас, в больницу мне пока не надо, – ответил Копаев, довольный тем, что чуть больше узнал о географии данного места – может, еще и пригодится когда… Он поднялся со скамьи, достал из кармана деньги – на этот раз десятку – и подал гондольеру. – Вот, возьмите.
Гондольер посмотрел на деньги, потом посмотрел на Копаева, потом – снова на деньги. Кажется, Копаеву все‑таки удалось его удивить. Гондольер вздохнул и покачал головой, но деньги все же взял. Копаев перешел с борта гондолы на шаткий причал морга. Гондольер быстро отчалил, ничего не сказав на прощание и не запев песни.
Копаев постоял на причале, пялясь на входные двери морга. Внутрь идти не хотелось, особенно после расплывчато‑зловещих предупреждений Жребина и Пряхина. А ведь там, на крыше крематория, Копаев был полон решимости… Теперь же вся решимость куда‑то подевалась, и даже меч в руках не особенно воодушевлял.
Копаев опустил глаза, посмотрел на изумруд в навершии рукояти, подставил камень солнцу – и по глазам ударил ярко‑зеленый луч…
Не сомневаясь более, Копаев бесстрашно шагнул вперед, отворил массивную створку входной двери. Для того, чтобы войти внутрь, пришлось довольно высоко поднимать ноги над порогом – похоже, начался отлив. Теперь становилось понятным назначение сложного механизма, состоящего из поржавевших цепей, зубчатых колес и блоков, – он регулировал положение причального плота на поверхности воды.