Больше никаких сказок
Шрифт:
– Доброе утро!
– весело сказала наша гостья, двумя шагами перемахнув столовую и аккуратно укладывая себя в кресло у стола. Она дотянулась до "Зеленой шляпы", подвинула ее к своей тарелке и принялась читать с подчеркнутым вниманием. Затем она взглянула на нас.
– У вас такая современная библиотека,- сказала она, а затем добавила:
– Я позволила себе вольность порекомендовать эту восхитительную книгу вашей дочери. Вы сказали мне, что прочли ее с удовольствием. Вы ведь даже посылали заказ на нее в Нью-Йорк, да?
– Я не... нет... не совсем,- сказала мoя
– Надеюсь, вы не возражаете, что я пользуюсь вашей библиотекой?
– Нет-нет,- пробормотал отец.
– Ем я почти за двоих,- скромно продолжала наша гостья,- но из-за моих размеров. Не возражаете?
– Нет, разумеется, нет,- ответил отец, постепенно приходя в себя.
– Отлично. Все это войдет в счет,- сказала гостья, глядя на моих потрясенных родителей; оба они принялись поспешно за еду, избегая ее взгляда. Она добавила:
– Я позволила себе еще одну вольность. Убрала из книги рисунки, которые... э-ээ... не имеют отношения к тексту. Не возражаете?
Родители поспешно ушли - мама на кухню, отец вспомнил, что опаздывает на работу. Она помахала им вслед. Я вскочила, как только они вышли.
– Там нет никаких рисунков!
– шепотом сказала я.
– Тогда мы их сделаем.
Она достала из сумочки карандаш и разрисовала концовки глав; все было зло и очень смешно. Затем она нарисовала белую мышь, красящую губы, выходящую замуж за другую белую мышь, и их венчание в церкви, леди-мышь с громадным животом, где двое мышат играют в шахматы, а затем целое семейство на пикнике под лозунгом "Я вырастила моих детей, и они никогда не знали табака". Я остолбенела. Она засмеялась и нарисовала мышь, которая с зонтиком преследовала мою маму. Я схватила рисунок и некоторое время рассматривала, затем порвала его в клочья.
– У вас нет ни малейшего права.- Я замолчала. Она смотрела на меня, и это был не гнев и даже не предупреждение, но я села. И заплакала.
– Ах! Вот вам результаты практической психологии,- сказала она сухо, подбирая обрывки рисунков. Достав из сумочки спички, она ссыпала кусочки в блюдце и подожгла их.
– Вы не смеете так обращаться с моими родителями! сказала я, всхлипывая.
– А ты не смела рвать мои рисунки,- спокойно возразила она.
– Почему? Почему?!
– кричала я.
– Потому что они стоят денег, сказала она.- Кое-где. Не буду больше рисовать.- Она пошла с блюдцем на кухню, и вскоре я услышала, как она говорит с мамой голосом, от которого даже камень прослезился бы; но о чем, я так и не узнала.
Я много раз проходила тем летом мимо комнаты, снятой нашей гостьей, комнаты, окна которой выходили в сад. Электричество по вечерам горело небывало ярко. Мама сшила белые шторы и купила на распродаже бюро с мраморной доской, шкаф, тумбочку и старый патефон. На кровати лежала открытая книга. Я часто стояла в тени напротив двери, глядя на голый деревянный пол, скользкий, как море, навощенный и сияющий под лампой. На дверце шкафа висело
– Мне только шестнадцать.
– А выглядишь на восемнадцать,- ответила она.
– Я знаю,- сказала я.- Если бы вправду... уехать в колледж. В Радклифф, например.
Она не сказала ничего: удивилась, наверно.
– Вы читаете Уэллса?
– спросила я тогда, прислонясь к дверной раме.- Наверно, это смешно. В этом городе никто не читает, все ведут лишь светскую жизнь. Я вот читаю много. Хочу больше знать. Тут она улыбнулась.
– Однажды я сделала смешную шутку.- продолжала я,- Прочитала "Машину времени" и стала спрашивать всех, кто они, элои или морлоки? Всем это нравилось.
– А вы кто?
– добавила я, но она только потягивалась и улыбалась. Оперев подбородок на ладони длинной-длинной руки, она ответила своим странным хриплым голосом:
– Первой это должна сказать ты.
– Думаю,- сказала я,- что вы из морлоков.
Сидя в снятой у моей мамы комнате с раскрытой книжкой "Машина времени", она ответила:
– Ты совершенно права. Я из морлоков. Я морлок на каникулах. Я только что с последней встречи морлоков, проходившей меж звезд в большой чаше с золотыми рыбками, так что все морлоки висели на стенках, словно стая черных летучих мышей. Нас, морлоков, полтысячи, но мы правим звездами и мирами. Мой черный мундир висит в шкафу.
– Так я и знала,- сказала я.
– Ты всегда права, и остальное ты тоже знаешь. Ты знаешь, какие мы убийцы и как жутко мы живем. Мы ждем большого "ба-бах!", когда разлетится все и даже морлоки погибнут; а пока я дожидаюсь тут сигнала и кладу записочки за раму любительской картинки, что нарисовала твоя мама,- вашей Главной Улицы. Она-то попадет в музей и когда-нибудь мои друзья найдут их. В остальное время я читаю "Машину времени".
Тогда я спросила: "А можно мне с вами?"
– Без тебя все просто рухнет,- мрачно сказала она и достала из шкафа черное платье, сверкающее звездами, серебряные туфли на высоких каблуках.
– Они твои. Их носила моя прапрабабушка, основавшая Орден. Во имя Непреходящей Военной Власти.
И я надела все это. Какая жалость, что она не отсюда.
Каждый год в середине августа Кантри-Клаб устраивал танцы не только для богатых семейств, его членов, но и для некоторых добропорядочных жителей города. На этот раз это должно было быть в новом четырехэтажном особняке из красного кирпича с красивым двором. Но за день до этого заболел отец, и маме пришлось остаться дома и поухаживать за ним. Он полулежал на подушках кушетки в гостиной, чтобы видеть, чем занимается в саду моя мама, и время от времени звать ее. Ему была видна также дорожка к парадной двери. Он уверял маму, что она все делает неправильно. Я даже и спрашивать не стала, можно ли мне пойти на танцы одной. Отец сказал: