Большевики
Шрифт:
— Э-ге! Да я никак заснул, — сказал громко Борин, протирая глаза. — Уже вечер.
Командира в коляске не было. Храпели усталые лошади. Тачанка раскачивалась по корням лесной дороги. Вдоль дороги между деревьями и на полянах поднимались седые космы туманов. В густых синих безднах неба, мигая, загорались крупные красноватые и бледно-оранжевые звезды. Теплый хвойный душистый воздух мерцал в далях.
Внезапно бричка остановилась.
— В чем дело? — спросил Борин у ездового.
— Передовые встали. Кто знат чего, — не оборачиваясь, ответил возница.
Борин выпрыгнул на дорогу. Расправил занемевшие члены. От головы колонны замаячила скачущая конная фигура. То был командир.
— Отсюда нужно двигаться пешим порядком через лес, — сказал он и добавил: — орудия придется здесь оставить… Вы не возражаете? Их через чащу ни за что не протащить, с пулеметами и то намучимся.
Командир принялся раскуривать трубку. Трубка с присвистом пыхтела. «Пуфф, пуфф» — делал губами командир. Огонек в трубке то. загорался, то потухал.
— Есть ли проводник, командир, и скоро ли тронемся в путь? — спросил Борин. — Здесь нам быть небезопасно.
— И даже очень небезопасно. Проводники есть. Вот только ребята пожуют, и мы трогаемся. Нам же тоже не вредно перекусить.
— Не хочется что-то…
— Э, пустяки, ешьте. Эй, Ванятка, зажги-ка огрызок да давай перекусить.
Командир взял под руку Борина и немного отвел его в сторону.
— Только что вернулась разведка. В Михайловском и в местечке белых около конной бригады. Пехотный полк и офицерская рота. Во всяком случае, нашему батальону при шести пулеметах да двух орудиях с ограниченным запасом пуль и снарядов их не разгромить. Это вы верно заметили. Притом мы находимся у них в тылу. Очень хорошо вышло, что мы до сих пор не замечены. А это случилось потому, что к нам близко никого не подпускали наши конные разведчики.
— Проводники знают, где расположены партизаны?
— Говорят, что не были ни разу у них. Но обещаются провести.
— Нам лишь бы соединиться с партизанами, — сказал Борин. — Их теперь наверное с полтысячи. Мы здесь такую кашу заварим в тылу у белых, что не расхлебают. Жалко, что мы не знаем штаб-квартиры партизанов. Можно было бы к рассвету с ними соединиться.
— Соединимся. Мы все же знаем район. Но пойдемте, перекусим.
Ездовой уже разостлал шинель командирам возле дороги. На шинель положил полкаравая черного хлеба, кусок холодной вареной баранины, тряпицу с солью и кусок сыру. В бутылку он вставил зажженный огарок свечки. В синем вечернем воздухе затеплился ярко-желтый огонек. Уселись все трое: командир, Борин и ездовой. Ели молча. Сияющий месяц выплыл из-за темных деревьев. Почернели тени. Прозрачные, но резкие контуры деревьев и кустарников принимали причудливые формы дворцов, людей и животных. С дороги от телег, под которыми мигали огоньки, несся придушенный шум речи.
— Будем строиться… И пора в путь. — Командир мягко вскочил на ноги.
— А тачанка? — спросил ездовой.
— Оставим у батареи. Нам с нею таскаться некуда.
— А как же я? — с тревогой спросил ездовой.
— А ты пойдешь с нами.
— Возле орудий вы кого оставляете, командир? — на ходу спросил Борин.
— Первый взвод 1-ой роты с одним пулеметом. Народ боевой. Вот как только уедут подводы, они здесь вблизи замаскируют и орудия, и пулемет, и себя. Я им оставлю провианта на одну неделю.
— Кто ими командует?
— Мой помощник Старкин — коммунист. Надежный. Но… время трогаться в дорогу. Вы слышите — подводы уже уехали.
Борин прислушался. По лесу несся треск и скрип.
— Ну, я иду строить.
Через несколько минут отряд выстроился по дороге в длинную ленту людей. Послышались слова команды, и отряд тронулся в путь. Посередине колонны позвякивали катившиеся на колесах 5 пулеметов. За ними шли пулеметчики с железными коробками в руках. В хвосте отряда несколько десятков человек несли по-двое ящики с патронами, хлеб и мешки с продуктами. За ними бренчала походная кухня.
Во главе отряда шли два проводника, коренастые бородатые крестьяне, в лаптях, с большими суковатыми палками в руках и с котомками за плечами. По сторонам их шли командир и Борин.
Через четверть часа колонна уже была в глухом лесу. Она двигалась по лесной тропинке узорной и кружевной от ночных лунных светотеней.
— Время сделать привал, — попыхивая трубкой, сказал командир. — Уже больше двух часов идем.
— Который час? — спросил Борин.
— Без десяти двенадцать.
— Нужно подумать о ночлеге. Возможно, что завтра будут столкновения с противником. Пусть отдохнут бойцы, устали за день.
— И то ладно, — решил командир. — А где здесь можно остановиться на ночлег? — обратился он к одному из проводников.
— Што-сь — спросил тот.
— Где бы нам на ночлег? — говорю я.
— А здеся. Здеся можно… — в один голос ответили оба проводника. — Места хватит.
Посредине поляны отряд остановился, стал разбиваться поротно. Пока командир устраивал ночевку Борин разговорился с проводниками.
Оба крестьянина, казалось, мыслили совершенно одинаково. В разговорах они взаимно дополняли и подтверждали друг друга.
Больше говорил одни из них — седой старик. Он говорил степенно и изредка поглаживал бороду.
— Мы тоже, чай, понимаем… — говорил он.
— Как жить — вторил другой. — Суветская власть очинно даже хорошая для нашего брата.
— Не то что старый прижим.
— Да чем же она хороша вам? — выпытывал Борин.
— А ты вот сам посуди, друже, — землицу нам дала.
— Вот, вот — дала.
— А то раньше, бывало, идешь вот эфтим лесом, али вон поляной, что прошли, — ды-к сердце-то кровью так и зальется — землица-то такая блаженная, а не у дела.
— Помещичья, стало быть.
— Вот ты и вникай… Землица помещичья — тыщи десятин и лесов и угодья — а у тебя, серенького, всего той землицы кот наплакал. Овце пастись было негде…
— Где уж там. — Ей-ей негде…
— А теперича землица нам дадена — вот. Это мы понимаем. А кем дадена? Все ею же, Советской властью.