Большевики
Шрифт:
В холодном поту я проснулся. На дворе — ночь. Я быстро зажигаю лампу. Руки у меня дрожат, отыскиваю в темном коридоре пальто и нервно, перочинным ножом, разрезаю обшлаг… Из дыры обшлага выпадают на пол две смятые бумажки. Судорожно разворачиваю первую. Читаю. Мандат на мое имя. Разворачиваю вторую — расписка в том, что от меня принято 25 тысяч рублей золотом. Подпись Джавада и заверительная подпись Сурена. У меня подкашиваются колени. Я падаю на пол.
Когда я пришел в Комитет на другой день, то увидел там уже всех в сборе. Как только я вошел, ко мне тотчас же старик комитетчик обратился с вопросом.
— Ну, вспомнил, где золото?
Я ответил так же, как и раньше:
— Я золото сдал, согласно вашему распоряжению, Джаваду. Год тому назад.
— Но Джавад это отрицает. У вас есть расписка?
— Нет! — ответил я. — Я ее уничтожил вместе с другими бумагами по приказу ЦК. — Я умышленно не сказал, что нашел расписку. Мне хотелось еще раз испытать моего друга Джавада.
— Слышали мы это, — сказал второй член Комитета.
— Итак, это ваше последнее слово? — спросил старик.
— Да, — твердо ответил я.
— Тогда вопрос решен, — сказал старик. Он вышел за двери и через минуту вошел в комнату в сопровождении двух гайдуков. Вооруженные гайдуки стали у дверей.
— Никого не выпускать, — сказал им старик.
Комитет ушел в другую комнату на совещание. Вновь я и Джавад остались одни. Я подсел к Джаваду близко и начал говорить.
— Джавад, — начал я, — сознайся мне, пока не поздно, пока не пролита невинная кровь. Куда ты дел золото?
Джавад побледнел, но вынужденно расхохотался.
— Жаль мне тебя, Амазасп, — сказал он умышленно громко. — Если бы ты сознался в своей вине, тогда бы, может быть, тебя помиловали. Брось свои глупые басни рассказывать мне. Ей-богу, смешно…
— Джавад, неужели же у тебя нет ни капельки совести. Ведь прольется невинная кровь.
— Ах, оставь меня в покое, — громко закричал раздраженный Джавад. — Виноват и платись за свою вину. Я тебя еще с детства знал за большого лжеца.
Я побледнел от этой наглой лжи.
В это мгновение в комнату вошли члены Комитета.
— Амазасп, мы решили, что ты должен умереть. Ты растратил кровавые народные деньги. И ты достоин смерти, — сказал старик.
— Я денег не тратил, — сказал я. — Но я прошу вас быть милостивым к тому, кто это сделал.
Побледневший Джавад закричал:
— Не слушайте его, он сумасшедший.
— Нет, я не сумасшедший, — спокойно сказал я. — Но мне жаль тебя, Джавад. Как ты низко пал.
Члены Комитета с удивлением смотрели на меня.
— Он болен, — сказал Гурген.
— Притворяется, — оборвал его второй член Комитета. — Слышали мы эти басни. Твоя песенка спета, Амазасп! Ты сейчас умрешь.
— Я все же прошу Комитет пощадить того, кто сделал эту растрату.
— Довольно разговоров, — громовым голосом сказал старик. — Эй, гайдуки!
— Погоди минуту, — сказал я старику и вынул из кармана две бумажки.
— Это что? — спросил старик у меня. Все глаза с напряжением были обращены в мою сторону.
— Это расписка Джавада, — сказал я громко. — И мандат.
Старик взял расписку, внимательно посмотрел и показал ее другим членам комитета.
— Почему ты ее раньше, Амазасп, не передал нам?
Я к двух словах рассказал почему. Тогда все члены Комитета посмотрели на Джавада. Он сидел с дико вытаращенными на меня глазами. Вдруг он сорвался с места и упал перед нами на колени.
— Простите, — кричал он, плача и ползая на коленях. — Простите. Я вам скажу, где спрятано золото.
Но уже ни один из членов Комитета не обращал на него внимания. Они все трое молча пожали мне руку. А старик сказал мне:
— Иди домой, Амазасп. Тебе здесь делать больше нечего. Успокойся. — И он вытолкал меня за двери, не дав мне сказать ни слова.
Когда я выходил из коридора, то услышал, как из комнаты, где я только что был, прогремел выстрел. И глухо стукнуло упавшее тело…
— Вот и весь рассказ, товарищи.
Амазасп замолчал, надел на затылок шапчонку и принялся свертывать цыгарку.
Уже полная ночь стояла над землею. Тихий и прохладный воздух был по ночному темно-синий и прозрачный. Между деревьями по поляне вспыхивали то здесь, то там красноватые огоньки.
— Да, большой прохвост этот… как его… — сказал усатый взводный.
— Джавад, — подсказал Амо.
— Да, Джавад, — повторил взводный. — Таких людей мало стрелять.
— Д-д-д-а, — неопределенно протянули остальные. — Скотина, а не человек.
На ярко освещенной месяцем поляне показалась приближающаяся конная фигура. Командир встал и пошел к ней навстречу. Шагах в двадцати от группы они встретились, остановились и принялись о чем-то разговаривать. Конная фигура повернула обратно и галопом ускакала. Командир же вернулся и сел на старое место.
— Связной был. Разведчики донесли, что на 10–15 верст кругом нет ни души. Значит, будем спать. — Командир наклонился к ручным часам. — Теперь семь минут третьего. Встанем в пять, и тронемся в путь в шесть.
— Стало быть, пора спать, — неопределенно сказал Большов встал, поднял с травы шинель и пошел. За ним потянулись остальные. Борин и командир остались одни.
— Ну, что же, пойдемте к нашему шалашу — предложил командир.
— Разве есть такой?..
— Ванятка уже устроил. Возле мешков и ящиков у завхоза. Там у нас штаб, так сказать. Идемте.
Они поднялись и пошли.
Глава вторая
Арон, одетый в широкую полотняную рубаху, в синие крестьянские шаровары с черной полоской и желтые ботинки, сидел на песчаном бугорке, прислонившись к подножию могучей ели. Солнечный луч падал сквозь листву на его голову и превращал его пышные рыжие волосы, рыжеватую курчавую бородку в блестящую золотую паутину. Могучая грудь выпирала из-под рубашки.