Большевики
Шрифт:
— Так вот, товарищи… Я вам хочу рассказать об одном случае из моей жизни. — Амо быстро вращал в руках свою шапку. Она тускло сверкала мишурой. Месяц заливал все его темное, бритое лицо матовым светом. Глубоко впавшие темные глава казались огромными черными дырами.
— Это было давно. Когда я только начал учительствовать. Ну, скажем, лет 15 тому назад. Работал я тогда в одном армянском селе неподалеку от города Н., заведывал армянской школою. Но кроме того вел дашнакцаканскую работу — был я районным партийным организатором. В мои обязанности входили главным образом, сборы пожертвований — деньгами, оружием. Покупка оружия и переправка его черев границу в Турцию. Граница, кстати сказать, помещалась около селения.
Эта работа была главной. Наша партийная связь тогда была не вполне налажена. Часто распоряжения приходили не от Окружного Комитета партии, а прямо из ЦК. Потому у нас было два ЦК. Один в русской, а другой в турецкой Армении.
Так вот. В одно прекрасное время скопилось в нашем районе большая сумма денег в золоте. Около 25-ти тысяч рублей. Мы ждали приказа, чтобы сдать деньги нашим через границу. Вместе со мной в районе работал также районный уполномоченный Окружного Комитета.
Откровенно говоря, в то время я отчаянно трусил за судьбу этих денег. За мною полиция давно установила слежку. В последние месяцы два раза производила обыски и в школе и у меня на квартире.
Наконец однажды вечером мы получили приказ из Окружного Комитета. В приказе говорилось о том, чтобы передать деньги тов. Джаваду, работавшему по переброске золота и оружия за границу. Ваять расписку и хранить ее у себя.
Вечером того же дня я и мой товарищ из Окружного Комитета отправились за село к горам, где согласно приказа должны были нас поджидать люди во главе с моим другом детства Джавадом.
Уже стемнело, когда мы по шоссейной дороге подъехали к условленному месту. Дали условный сигнал — но никакого ответа не получили. Подождали несколько минут. Опять дали сигнал, но ответа вновь не было. Мы недоумевали. Но так как время шло, то мы уговорились, чго я буду у лошадей, нагруженных мешочками с золотом, а товарищ отправится искать их поблизости. — Они не могут не исполнить приказа — сказал он мне и ушел. Я остался один на шоссейной дороге.
Вдруг я услышал позади топот многих лошадиных копыт. Я всмотрелся на дорогу и при свете взошедшей луны увидел впереди много конных фигур. «Казаки!» Я мигом бросился к лошадям, взял их под уздцы и быстро повел к небольшому холму в стороне от дороги. Довольно высокий кустарник целиком закрывал меня и лошадей, но я боялся другого. Я боялся, как бы не заржали лошади и не выдали бы меня. В версте от дороги долина упиралась в подковообразный холм. Итти дальше было некуда. Я привязал лошадей к дереву, а сам быстро вернулся к шоссейной дороге. Шагах в 20-ти от нее я услышал приглушенные голоса.
«Они должны быть именно здесь, есаул… Мне жандарм точно указал план. Смотрите сами».
«Но ведь вы же видите, что никого нет поблизости», — возражал другой голос.
«Посмотрите на часы — сейчас без четверти 10, а они должны быть здесь согласно приказа в 10».
Тут только я вспомнил, что мы с товарищем на самом деле упустили из виду, что в приказе стояла цифра 10 вечера, а мы приехали в начале 10-го. Эта ошибка нас и спасла.
Я раздвинул рукою кустарник и выглянул на дорогу. На камнях шоссе стояла целая сотня конных казаков с пиками в руках. При лунном свете сверкали стальные концы пик. В это время от казаков опять послышался разговор.
«Стало быть, есаул, станем дожидаться».
«Так что же — возьмите несколько казаков и ступайте в разведку, а мы подождем здесь».
Затем я услышал топот лошадиных копыт и едкую русскую ругань. Я решил скорей вернуться к лошадям. Где-нибудь вблизи спрятать золото, а самому как-нибудь проехать предупредить товарищей. Каков же был мой ужас, когда у дерева я лошадей не застал… Я уже хотел застрелиться, как вдруг услышал голос товарища, звавшего меня. Я пошел на голос. Между тремя деревьями в нескольких шагах увидел небольшой проход в скале, где застал и лошадей и товарищей. Я наскоро сдал золото Джаваду, тот написал мне расписку, которую заверил прибывший со мною уполномоченный из Окружного Комитета, тов. Сурен. После этого мы благополучно круговым путем вернулись к себе в село.
Должен сказать, что к этому времени наша партия проявила особенно сильную террористическую деятельность. Не проходило и дня, чтобы газеты не сообщали о таинственных убийствах царских чиновников. Не прошло и месяца после того, как я сдал золото, и царское правительство ополчилось на нашу организацию. Пошли поголовные аресты, казни, высылки на поселение. Наша организация лишилась почти всей своей верхушки. Наше движение было разгромлено.
Вот в самый разгар гонений я получил секретную экстренную бумагу из ЦК партии о том, чтобы немедленно прекратить работу и уничтожить все компрометирующие документы. Не вести работу вплоть до особого распоряжения. У меня была целая папка таких бумаг: мандаты, переписки, расписки. Я их все в тот же час сжег и очень хорошо сделал. Я еще сидел у печки, шевеля золу, как ко мне в комнату без стука вошло несколько полицейских во главе с жандармом и принялись производить самый беззастенчивый обыск. Разумеется, они ничего не нашли.
Прошел год. Разгул полицейской реакции все усиливался в нашей стране. Не было никакой возможности даже помышлять о работе.
И вот в это время, в один летний день получаю секретное извещение из Окружного комитета о немедленной явке. Недолго думая, собираюсь и уезжаю в город.
Комитет состоял из трех человек. Все мы друг друга хорошо знали на лицо. И поэтому, когда я вошел в помещение, то все мы сердечно поздоровались. Я, разумеется, спрашиваю:
— В чем дело, товарищи?
Тогда один из комитетчиков говорит мне:
— Ты помнишь, Амазасп, наш приказ год тому назад о сдаче 25-ти тысяч рублей, собранных в округе?
— Как же, помню, — отвечаю я. — Такой приказ получил я и ваш уполномоченный Сурен. Мы сдали деньги Джаваду, как и было сказано в приказе.
Комитетчики переглянулись.
— Видишь что, Амазасп, — говорит один из них. — Эти деньги в Турцию не были переправлены.
— Как не были переправлены, — кричу я. — Ведь мы-то деньги сдали?
— А есть ли у тебя расписка? — спрашивает самый старый член Комитета.
— Была, — отвечаю я. — Но вам же известно, что ЦК разослал циркуляр, в котором предлагал немедленно уничтожить всякие компрометирующие документы. Я уничтожил вместе с ними расписку.
— А когда был этот приказ из ЦК? — спрашивает меня член комитета Гурген, мой старый друг.
Я отвечаю.
— Нет, — сказал Гурген. — Мы такой бумаги из ЦК не получали.
— Так в чем же дело? — говорю я. — Можно послать запрос в ЦК.