Большие пожары
Шрифт:
— Пантелеймон! — завопил на всю улицу Иван Иванович и бросился за автомобилем. В заднем окне мелькнула мужская шляпа. Автомобиль, почти не прибавляя ходу, мгновенно выскользнул на Советскую.
Берлога догнал нового приятеля на углу. Он стоял растерянный, и совершенно осмысленное горе горело на его толстом лице.
— Ах, мой брат с этим дьяволом!.. И я сам виноват… Нет, мне нужно печатное слово!
Так, каждый со своими мыслями, добрались они до редакции. После ослепительно-яркой улицы полутьма помещения показалась Берлоге непроглядной. Запах табачного дыма и дух сенсаций — свежей типографской краски — неистребимо жили здесь. За капитальной стеной мягко и мощно погромыхивали машины, Берлога
Неожиданно из самого темного угла вышла напудренная, накрашенная, в осеннем пальто, отороченном мехом, женщина, с фиолетовым лицом, страшная, как душа никотина, жившая в этих прокуренных стенах. Ленка-Вздох протянула твердую, как валек, руку в нитяной перчатке и спросила деликатно-сиплым голосом:
— Вы — гражданин Пещера?
И вдруг, взглянув на Ивана Ивановича, замерла с открытым ртом.
Она высвободила руку и быстро вышла на улицу. Берлога видел, как тень ее мелькнула по широкому занавешенному окну, услыхал сзади тяжелые шаги, мимо него, как кабан, протопал Иван Иванович, стеная:
— Елена! Изверг мой!
Резко задребезжала дверь, и ошеломленный Берлога остался наедине с тихим погромыхиванием машин за стеной.
СЕРГЕЙ БУДАНЦЕВ
Леонид ЛЕОНОВ
Глава V. Плохие последствия
«Сверхъестественно глупо!» — вяло решил Берлога, опускаясь в кресло, которое так и подхватило его, точно и оно было в заговоре со всеми. Голова отказывалась работать и лишь попусту обременяла плечи. Работали и суетились одни лишь берлогины руки, беспокойные репортерские руки. Он сам с изумлением заметил в руках своих редакционный блок-нот, по которому торопливо бегала его автоматическая ручка. Подозрительно поднес он блок-нот к самому носу, но ничего не смог разобрать. Сумерки давно уже втекли в комнату, а светлые квадраты электрической рекламы от противоположного дома циклопическими сооружениями располагались по мебели и пыльному полу. Берлога подбежал к окну, не отрывая от блок-нота глаз, и вдруг дико отшатнулся.
«Берлога, Берлога, Берлога. Сошел, сошел, сошел. С ума, с ума, с ума. Баста, баста, баста» — так было написано на листке со всевозможными вариациями почерка.
Именно злость и воротила Берлогу к яви. И вдруг он понял, что уже не утро, а ночь; что ему предстоит делать недельную сводку фашистских зверств; что в шесть его напрасно ждал зубной врач, а в семь — некая девушка, непритворным целомудрием которой заинтересовался с некоторого времени любвеобильный репортер; что в половине восьмого начался в его отсутствии шахматный турнир; что у него украли самым непостижимым образом целые полсутки и теперь секретарь наверняка глаза ему выцарапает за безделье; что он ужасно хочет есть, и что все это до необыкновенности глупо.
Он рванулся комком в дверь и вот уже несся вниз по лестнице, полутемной от казенного света, засоренной обрывками типографской бумаги. Впрочем, дорогой он ухитрился закурить, чтобы хоть немного заглушить позывы голода.
Дневные занятия в редакции кончились, вечерние еще не начинались. Запоздалые содрогания ротационки из нижнего этажа, словно запертого в подвале игуанодона, оживляли мрак лестницы. Берлога несся, перескакивая через ступеньки, когда его остановил на пути странный шопот голоса, еще не совсем заглохшего в его ушах. Кто-то
— …Вовсе нет, мисс Элита! Знание русского языка еще вовсе не значит знание глубин и вулканических способностей русского сердца, — бархатисто извивался незнакомый голос. Берлога ошеломленно прислушивался со своей площадки… — Ну, ясно!.. Что-о? Да, все благополучно спущены в прорубь… Я всегда утверждал, что вы умеете найти острое словцо, мисс! Что такое?.. Нет, бумаги я передал Прейтману. Полезно не уничтожать их покуда… А вот Мигунов, действительно, был опасен. У этих архивных мышей нюх и память потрясающая… Да нет же! Вот сразу и видно, что вы еще совсем девочка, мисс. Я же вам говорю: Берлога — бабник и дурак явный!.. Оттащить в сторону?.. Надо выгадать время? Слушаю, мисс! Мигунова убрать немедленно? Слушаю-с… опыт в четверг? Там же?.. Вы шутите и сводите с ума бедного россиянина, мисс!
Берлога притаился. Визгливый вскрик снизу выдал его местопребывание.
— Эй вы, чорт возьми! Какого дьявола вы мне голову на окурки сыплете? — орал снизу Кулаков.
В следующую же минуту, видимо, узнав в свесившемся человеке Берлогу, он потащился вверх по ступенькам. Тут только Берлога сообразил, что, смущенный краткой своей аттестацией, которую неизвестный передавал, очевидно, Элите Струк, он выронил окурок прямо на голову стоявшего под лестницей Кулакова.
В ту же минуту неизвестный, лица которого в темноте никак нельзя было различить — видна была только выдающаяся вперед характерная челюсть с блестящим белым оскалом зубов — налетел на Берлогу и прижал его к стене, навалившись руками и всем телом.
— Извиняюсь, товарищ… — приподняв бровь, чувствительно сказал Берлога. — Вы вот наваливаетесь, а у меня аппендицит… Так вы, извиняюсь, определенно полагаете, что я дурак? Что ж, полный или неполный, по-вашему?
— На три четверти! — проскрежетал незнакомец.
Берлога во время этой реплики все отводил ногу назад и вдруг смаху ударил ею противника.
Он метил в самый низ живота, но не рассчитал гипертрофической длины своей ноги, и удар пришелся лишь в мякоть ноги над коленом. Неизвестный вскрикнул, и в то же мгновение двое покатились вниз, теряя пуговицы и начисто вытирая жирную грязь ступеней.
Вначале телефонный собеседник Элиты Струк удачливо насел на Берлогу и целый лестничный пролет проехал на берлогином животе, как на салазках. Не теряя присутствия духа, он тузил его все время в живот, левой рукой держась за длинный берлогин нос, такой же тощий, как и его злостный обладатель. Берлога лишь мычал что-то про свой отличный и сверхвыносливый живот, ничем иным не высказывая ни гнева своего, ни других ощущений, связанных с очевидным неудобством его положения. Внизу их поединок принял более активные формы, но все же это не было ни боксом, так как был один сплошной брак, ни французской борьбой, так как никто не соблюдал правил даже самого примитивного приличия. Это была та мертвая хватка, когда спасение каждого из противников грозило неминуемой гибелью другому.
Берлога почти не дрался, ему хотелось лишь выбраться скорее из грязной лестничной этой дыры, отбиться от цепких объятий.
Ему удалось уловить слабое место противника своего, и это спасло его. Диким прыжком он выскользнул на двор, в целую аллею огромных катушек ротационной бумаги, полузасыпанных снегом. «Бесхозяйственность! Погодите, голубчики, я вас расштукатурю в отделе «Режим экономии». А еще строителями социализма называетесь. Могильщики вы!» — мельком прищурился репортер на гибнущие сокровища, раскидывая длинные ноги так, словно бежал какой-нибудь сумасшедший циркуль… Его спасло то мелкое обстоятельство, что, несмотря на все свои злодейские качества, незнакомый драчун зверски боялся щекотки.