Большие приключения маленького города
Шрифт:
Впервые в жизни Галкин ощутил на себе клаустрофобию – боязнь замкнутого пространства. Кровяное давление зашкаливало, появилось непривычное чувство паники и реальный шанс получить инсульт. Тело покрылось потом, как во время очень интенсивной тренировки…. «Эх, знать бы хоть какую-то молитву, по слухам они помогают людям в подобных ситуациях», – подумалось Сергею. Однако молитв он не знал, и изобретательный ум усиленно искал хоть какой-то выход из критического состояния нервной системы. И в итоге нашел – юрист закрыл глаза и начал медленно считать по порядку: «Один, … два, … три, … четыре, … сто двадцать восемь…». При этом он мысленно представлял себя не здесь в неволе, где очень тесно и неуютно, а там, на свободе, где хорошо и спокойно.
Почему-то всегда, когда он пытался вспомнить лучший
«Четыре тысячи сто двадцать семь, … четыре тысячи сто двадцать восемь…». Воображение рисовало следующую картину из прошлой жизни. Галкин, жена Наташа и дочь Марина в Крыму, на Черном море. Они лежат на горячем песке, обласканные южным солнцем. Слышен шум набегающих волн. Дочери вскоре загорать надоело, и она берет Сергея за руку со словами: «Папа, ну пойдем уже купаться» … «десять тысяч пятьсот двадцать три… десять тысяч пятьсот двадцать четыре». Откуда-то издалека слышится команда: «Выходи», она повторяется несколько раз, и…юрист возвращается в этот Ад, выползая из тесного склепа в коридор.
Двухместная камера после каменного гробика кажется хоромами. Металлическая «шконка» в два этажа у левой стены, так зэки называют кровать, небольшой столик с лавочкой и ведро в углу вместо туалета – вот и вся обстановка временного жилища. Сокамерник выдал о себе нелепую легенду, и Галкин понял, что оперативники не стали сильно утруждаться подбором агента для внутри камерной разработки. Бывшего сотрудника уголовного розыска такая небрежность даже несколько огорчила и в какой-то степени унизила. Сосед оказался примерно пятидесяти лет, невысокого роста, среднего телосложения без единого зуба спереди. В общем, производил впечатление опущенного во всех отношениях человека. Но при этом заявил, что некогда работал федеральным судьей в Нижнем Новгороде. Глядя на этого человека, невозможно представить его в черной мантии с пачкой документов в руках. Уголовный кодекс Российской Федерации (УК РФ) помнил плохо, а про уголовно процессуальный кодекс (УПК РФ), похоже, и не слышал. Однако настойчиво задавал вопросы Сергею по поводу его уголовного дела, предлагая помочь правильно построить защиту. Юрист молчал и просто смеялся «стукачу» в лицо, а когда надоело, резко произнес:
– Уйми свой пыл и помолчи, если не хочешь вдруг стать инвалидом.
«Судье» такая перспектива не понравилась и он, наконец, забрался на верхнюю «шконку», и замолчал.
В двадцать два часа – отбой, погас неяркий свет, идущий с потолка, остался еще более тусклый «ночничок» над дверью. Ночь прошла для Сергея в каком-то полузабытьи, полноценный сон не приходил, но и это состояние прервал стук в дверь с криком: «Подъем». «Значит, шесть часов утра», – подумал Галкин. Почти сразу лязгнул засов на двери, и сотрудник СИЗО скомандовал юристу:
–Со всеми вещами на выход.
Несмотря на ситуацию, Сергей улыбнулся, ведь все личные вещи одеты на нем. На запястьях щелкнули наручники, руки сзади, и усадили в специальную машину для перевозки арестованных, сидельцы зовут их «автозаками». Конвой оказался более чем серьезный – двое крепких сотрудников с автоматами и кинолог с собакой. Все трое за решеткой, отделяющей охранников от страдальцев и еще один автоматчик в кабине, помимо водителя. «С такой мощной охраной за свои личные вещи можно не переживать», – с внутренней улыбкой подумал Галкин, направляясь в неизвестность. При этом он еще надеялся, что следователь Белов изменит меру пресечения на подписку о невыезде. Однако проезжая под мостом на Подшиваловской горе, «автозак» повернул не в сторону
Много позже он узнал, что участковый инспектор Юрий Юрьевич Клоунов написал рапорт своему руководству, что Галкин «в совершенстве владеет приемами каратэ и может захватить заложников и совершить побег». Так в личном деле арестованного автоматически появилась красная полоса. Сильно усложнит она впоследствии тюремную жизнь юриста. Этот Клоунов частенько приходил на тренировки парней из благотворительного фонда, всех знал в лицо, а с Сергеем к тому же какое-то время вместе работал. Таких «принципиальных» людей юрист иногда встречал среди коллег в милиции. Их принципы оказывались открыто показными… до определенного жизненного момента. По увольнению, как правило, они становились обыкновенными осведомителями оперативных работников правоохранительных органов. Частенько опускались и ниже – до написания анонимок на своих соседей.
За окном с решеткой мелькали унылые лесные пейзажи, поливаемые мелким нескончаемым дождем. Впрочем, Галкина от этой мрачной картины отвлекала возрастающая боль в некогда вывихнутом плече и пухнущие руки от жестко застегнутых наручников. Каким-то внутренним чутьем он понимал, что просить охранников перестегнуть «браслеты» бесполезно. Юрист молча терпел. Наконец приехали…. Долго ожидали перед большими металлическими воротами следственного изолятора. А когда оказались на его территории, то кинешемские конвойные вывели Сергея из машины. Под дулами автоматов сопроводили до помещения, где принимают вновь прибывших сидельцев. Сотрудники следственного изолятора тщательно обыскали прибывшего и поместили почти в такой же «бокс», как и в Кинешме. Только входная дверь оказалась в полный рост, и на лавочке внутри можно сидеть. Правда, если широко раздвинуть колени. Зато Галкин уже знал, как победить клаустрофобию. Закрыл глаза и начал считать, стараясь вновь своим воображением перенестись на волю. И это ему удалось. Одна приятная сердцу картина сменялась другой. Цифры уже пошли четырехзначные, а его все не выводили. Ему даже показалось, что он вздремнул, нервное перенапряжение давало о себе знать. И вот, наконец, дверь открылась и последовала долгожданная команда: «Выходи».
Сергея повели длинными коридорами в какие-то каптерки, где выдали матрац, подушку, белье, алюминиевую тарелку, кружку и ложку. Затем подвели к камере №38 и велели встать лицом к стене. Все вышеперечисленное имущество находилось у него в руках. Кстати сказать, по территории изолятора водили без наручников. «Кто там, за этой дверью?» – Думал юрист, – «такие же бывшие работники милиции, их положено содержать отдельно от обычных зэков, или все-таки нет? А может это «пресс-хата», о которых что-то «краем уха» слышал на воле?» Дверь открылась, и Сергей вошел вовнутрь. Камера, или как здесь говорят – «хата», рассчитана на восемнадцать человек. Свободной оказалась одна «шконка», справа от двери, на втором ярусе. Галкин бросил на нее все вещи, выданные в изоляторе, и поздоровался с сидельцами.
После того, как услышал недружные приветствия в ответ, осмотрелся…. Слева от входа за занавеской на первом ярусе двухэтажной кровати лежал здоровый чеченец. «В нашей милиции они вроде не служат», – размышлял юрист. На втором ярусе, справа, сидели раздетые до пояса два мужика, разрисованные тюремными наколками. Слева, наверху, лежал одноглазый инвалид. Рядом пацан – явно малолетка, лет пятнадцати. «Общаковая или, как здесь говорят, «черная хата». Значит, хотят меня для начала попрессовать или припугнуть», – подумал Сергей и приготовился к худшему. Между тем, из-за занавески, с первого яруса «шконки» от самого окна, вылез довольно полный сиделец, лет тридцати. Он почему-то показался Сергею «опущенным». Может потому, что движения его казались чрезмерно плавными и глаза наглые до предела. Галкин недоумевал, как «опущенный» мог оказаться на почетном месте у окна, к тому же на нижнем ярусе. По его понятию, он должен находиться под «шконкой». И именно толстяк вдруг задал первый вопрос: