Большое сердце
Шрифт:
— Вполне, товарищ комбат, — подтянувшись и стараясь не хромать, солидно ответил Веткин. — Это вы точное решение приняли.
— Тогда сыпь вперед. — И покосился на его ногу. — Сможешь?
— Что значит: сможешь? Есть сделать разведочку.
Сзади, услышав слова капитана, оживились. Вторые сутки, не останавливаясь, шел батальон на восток. Вечерние зори не угасали на ночь: сзади багровели зарева пожарищ.
Вместе с батальоном шли запоздавшие беженцы. Взбитая сотнями ног и повозок серая мягкая пыль кутала дорогу и людей. И от пыли, от безмерной
С боем вырвавшись из окружения, батальон получил приказ двигаться к городу Н. Арьергардные части с трудом сдерживали натиск врага. Нужно было спешить. Но дать людям отдых также было необходимо.
Веткин встретил батальон у въезда в деревню.
— Пусто, товарищ капитан, — доложил он командиру.
— Никого?
— Кроме куриц, все население выбыло.
— Хм. — Капитан задумался. — Ну что ж, это правильно… Колодцы-то целы?
— Есть и целые.
— Ладно. Командиров рот — ко мне. И сообрази насчет закусить.
Через час Веткин нашел капитана в школе, где был на скорую руку организован пункт санитарной помощи.
— Товарищ капитан, насчет закусить готово.
Они вышли из школы.
— Вот сюда, направо… Что же вы, товарищ капитан, повязку на голове не сменили? Ведь вся уже порыжела. Вот всегда так… Есть помалкивать по данному вопросу… А я, знаете, жительницу отыскал. Смотрю — вроде дымок над хатой. Раз и два, сунулся туда — действительно, живая душа. Только неславная старуха, вредная какая-то.
— Почему вредная?
— Злая очень, такая, знаете, нахохленная.
— Она почему не эвакуировалась?
— Виноват, товарищ капитан, осталось невыясненным.
Они подошли к дому на окраине деревушки. «Живая душа» встретила капитана хмуро. Пробурчав в ответ на приветствие что-то невнятное, она сурово оглядела его, повернулась и отошла в угол, занявшись чем-то по хозяйству.
«Не обращайте внимания», — прожестикулировал Веткин с таким видом, словно эту старуху с ее злонравным характером он знал всю жизнь, и пригласил:
— Садитесь, товарищ командир батальона, к столу. Прошу. Картошка в сале. Разрешите присесть?
Смакуя жареный картофель, капитан разглядывал хозяйку. Трудно было определить ее годы. В скупых неторопливых движениях старухи чувствовалась скрытая сила. Когда она поворачивала свое лицо в профиль, оно поражало строгой красотой несколько грубоватых, но совершенно правильных, четких линий. Однако старость уже исказила ее лицо. Темно-желтая, с пепельным налетом кожа была изрезана морщинами и свисала дряблыми складками у подтянутого, плотно сжатого рта. В частой сетке морщин, как в паутине, сидели глаза — карие, еще не обесцвеченные годами, но уже помутневшие и вялые. Из-под черной бумажной шали выполз клок седых волос. Худое тело ее было одето в коричневую кофту и длинную, почти до пола, юбку.
— Сколько годиков тебе, хозяйка? — поинтересовался капитан.
Старуха взглянула на него и, не сказав ни слова, вышла за дверь.
Вернувшись через
— Ты же говорила: ничего нет!
Старуха не ответила. Сбросив с сундука вещевой мешок Алеши, она открыла крышку, достала пачку печенья и швырнула ее на стол.
— Представление, — крутнув головой, хмуро пробурчал Веткин.
— Не рассиживайтесь долго-то, не в гости званы, — зло сказала старуха, ставя на стол две чистые чашки.
Капитан сделал рукой движение, словно хотел отодвинуть чашки от себя, но, взглянув в глаза Алеши, придвинул их ближе:
— Накладывай.
Зачерпывая из кринки сметану, Алеша спросил у хозяйки:
— А ты, мамаша, почему не эвакуировалась?
— А вы что, анкету с меня снимать явились? Осталась вот. Нужно, стало быть.
— Угм, — кивнул головой Веткин. — Стало быть, нужно? А, может, ты сметану эту кому другому припасала? — И он многозначительно посмотрел на командира батальона.
Старуха долго молчала, гремя в углу какими-то жестянками. Неожиданно она повернулась лицом к Веткину и, вызывающе дернув головой, сказала:
— Припасала! И сметану и… — Лицо ее вдруг сморщилось, и, махнув рукой, она закончила: — Не для таких вот только… вас… готовила.
— Ну и черт с тобой. — Алеша встал и отправился к вещевому мешку. — Вот ведь… жила такая у советской власти за пазухой.
— Что ты квохчешь там, сопливый? — вскипела старуха. — Что ты власть поминаешь? Где она у тебя, власть-то советская — в душе али в пятках? Коли мила она тебе, чего же бежишь ты, чего не стоишь за нее насмерть? Туда же, указки мне делать! Все вы такие, словопрыткие…
— Идем, Веткин. — Капитан надел пилотку.
— Вот гидра-то, — ворчал Алеша, выходя со двора. — До чего вредная старуха. Пристрелить бы, раз и два, да пули жалко.
Они уже вышли из калитки, когда старуха нагнала капитана.
— Товарищ командир. Уходите? Скажи мне… Близко они?
Капитан посмотрел на старуху, и его поразили ее глаза. Они как будто ожили. Что-то напряженное и жадное, чуточку похожее на радость, светилось в них. Капитану хотелось сказать старухе что-нибудь злое, обидное, чтобы разом погас этот свет в глазах, но он сдержался и ответил на вопрос.
— Близко, — сказал он и, брезгливо стряхнув с плеча ее цепкую руку, пошел дальше.
— Топи печку-то, топи, к вечеру будут! — обернувшись, крикнул Алеша Веткин.
— Затоплю, сынок, затоплю, — глухо сказала старуха и побрела к дому.
Скоро батальон покинул деревушку. Капитан, опять шедший впереди, был уже далеко, когда Веткин схватил его за руку:
— Товарищ комбат, смотрите!
Густой дым поднимался над хатами, застилая зелень тополей. Горел крайний дом — тот, в котором они были час назад. Пламя охватило его сразу с четырех сторон, и меж трепетных языков огня траурными пятнами чернели уже обуглившиеся стены. От горевшего дома к соседнему метнулась маленькая черная фигурка в длинном одеянии.