Большое зло и мелкие пакости
Шрифт:
В одну секунду Тамара из лихой пионерки превратилась в добропорядочную активистку школьной самодеятельности, повернулась к Никоненко и вздохнула глубоко, как бы приготовляясь выложить как можно больше ценных сведений, но вновь появившийся вместо Никоненко Федор Иванович Анискин, деревенский детектив, ее перебил.
— А что там на улице? — спросил он самым задушевным тоном. — Все еще дождь?
— На улице? — переспросила сбитая с толку активистка. — На улице… да, дождь.
— Люблю дождь, — объявил “Анискин”, — после весеннего дождя все в рост
Директриса и активистка переглянулись с недоумением, но недоумение у них было разное — у директрисы жалобное и неуверенное, а у Тамары бойкое и, пожалуй, веселое.
Э, милый, да ты совсем дурачок, вот как переводилось ее недоумение.
Ну что ж, решил Никоненко, для начала неплохо.
— А вы с Потаповым в одном классе учились? — продолжил “Анискин”, понизив голос на слове “Потапов”.
— В одном, — согласилась Тамара, — только он тогда совсем не такой интересный был. Все английский учил и какие-то книжки читал. Мы на него и внимания почти не обращали. Он в нашу компанию не вписывался. Он такой… ботаник, знаете?.. У нас их таких двое было — он и Маруська Суркова, — тут Тамара слегка хихикнула, и Игорь Никоненко внезапно понял, что в десятом классе она была неотразимой, и всякие “ботаники” ее совершенно не интересовали. — Мы ее звали “моль бледная”. Ой, господи, — она там в больнице кровью истекает, а я…
— С кем вы договаривались о приезде Потапова? С секретарем или помощником?
— Сначала с секретаршей, а потом с помощником, — охотно объяснила Тамара, — секретарша сказала, что приглашение он получил, но никто не знает, поедет он или нет, и до последнего дня никто этого не знал, а сегодня мне сказали, что он не приедет. — Она вдруг остановилась и вперила в Игоря свои угольные глазищи: — Господи, неужели это было только сегодня?
— Как же не приедет? — спросил Анискин-Никоненко с чистосердечным изумлением. — Ведь он же приехал!
— А говорили, что не приедет! Что у него в программе на сегодня такого мероприятия нет! Да мы уже и не рассчитывали, а он взял и приехал! А тут такое!.. Кошмар, да?
— Кошмар, — согласился Никоненко. — Мария Георгиевна, вы пройдите пока в учительскую, вон сквозняк какой, мы вас совсем простудим. А я пока окошко прикрою…
— А когда можно будет… домой? — спросила директриса и посмотрела почему-то на Тамару, как будто это она должна была отпустить ее домой.
— Скоро, — пообещал Никоненко, — уже скоро. А вы присядьте, Тамарочка. Ничего не поделаешь, придется вам со мной поговорить, без вас не разберусь.
— Конечно! — воскликнула Тамара с энтузиазмом. — Конечно, сколько хотите!
По правде говоря, он не хотел нисколько. Больше всего на свете он хотел, чтобы в Москве вообще не существовало этой растреклятой школы, и “самого Потапова”, и промахнувшегося стрелка. Сидел бы сейчас Игорь Никоненко в квартире у дорогого друга Павлика, пил бы французский коньяк с лимоном, заедал бы чем-нибудь вкусным и в сто первый раз выслушивал блаженные Павликовы завывания о том, как у него сегодня родилась
От этих мыслей в его животе вдруг стало как-то особенно пусто, а на душе тоскливо.
Что-то он разыгрался в “деревенского детектива”. Не ко времени. Сейчас пожалуют “федералы”, и цена всем его играм станет — грош.
— Ящик с письмами — чья идея? — спросил капитан Никоненко, и тон его нисколько не напоминал тон Федора Ивановича Анискина.
— Это… моя, кажется. А что? Что-то не так? Я подумала, что это будет здорово и всем понравится — вдруг кто-нибудь в любви признается или еще что…
— Что?
— Ничего, — вдруг смутилась Тамара, — просто… интересно.
— Интересно, — согласился Никоненко, — только почему вы эти интересные записки так и не раздали?
— Не раздали? — переспросила она растерянно. — Ах, не раздали…. Вы знаете, приехал Потапов, и все пошло совсем не так, как мы думали. Потом еще из префектуры приехали, и мы с Марией Георгиевной встречали, а потом я еще отдельный стол накрывала, вдруг Потапов решил бы закусить или префект, они же не могут со всеми…. И про почту я забыла.
— Почему? — спросил Никоненко.
— Что?
— Почему они не могут со всеми?
— Кто?
— Потапов с префектом?
— Ну-у, — протянула Тамара, — такие люди — и со всеми!..
Да уж. Вопрос был глуп. Неизвестно, зачем он его задал. Просто так. От злости на себя, на Потапова и на Анискина Федора Ивановича.
— Что-нибудь на вечере показалось вам подозрительным? Может, кто-то опоздал или, наоборот, пришел раньше всех, потом раньше всех ушел? Или выходил во время торжественной части?
— Не знаю, — растерянно сказала Тамара Селезнева, — никто не выходил. То есть, может, и выходил, но я ничего такого не видела. Я… занята была очень. Я так разволновалась, когда Потапов приехал. А он оказался такой симпа-атичный, такой приятный. Он мне сказал: “Я Митя Потапов, мы с Кузей на литературе за вами сидели”. Они и вправду за нами сидели, — и Тамара засмеялась с удовольствием, — а я сидела с Маруськой — молью. Господи, да что ж я опять, когда она там…
— Кто такой Кузя?
— Кузя — это Вадик Кузьмин, он сейчас в Мурманске служит, на подводной лодке, и поэтому не приехал.
— Куда вы ходили курить?
Тамара посмотрела на него с изумлением. Этот прием часто ему удавался — с разгону человек неподготовленный выпаливал правду, даже если поначалу говорить ее и не собирался.
— Когда ходила?
— Вы только что вернулись и сказали, что ходили курить. Где именно вы курили?
— На лестнице, — пробормотала Тамара.
— На лестнице вас не было, — сказал Никоненко жестко, — я смотрел. Из здания вы выйти не могли. Где вы были?
— Я курила на лестнице, — торопливо объяснила она, пугаясь его тона, — только не на этой! На этой курить нельзя, это же школа! Я на той, на черной, которая еще с войны осталась. Мы когда учились, там все учителя курили, а мы их выслеживали.