Большое зло и мелкие пакости
Шрифт:
Или все дело в Алине, а Маня просто попалась под руку?
Об Алине Потапов совсем ничего не знал.
— У тебя так вкусно пахнет. — Голос прозвучал очень близко, и Потапов оглянулся с изумлением, чуть не снеся с плиты увесистую сковородку.
Маня стояла в проеме, обеими руками держась за дверную ручку. Халат висел на ней нелепыми складками. Лицо было зеленоватое и напряженное от усилий.
И как она ухитрилась спастись, тогда, в больнице?
Жалко будет, если ее убьют, вдруг подумал Потапов. Никак нельзя, чтобы
— Мань, ты почему ходишь? — спросил он растерянно. — Разве тебе уже можно ходить?
Перехватывая руками, она добралась до табуретки, села и перевела дыхание.
— Наоборот, мне даже нужно ходить. Я же не паралитик! Я утром вставала. Мне сначала Света помогала, а потом я сама. — Светой звали сестру. — Так что ты вполне мог не приезжать. Я теперь самостоятельная.
Потапов опять пришел в раздражение.
— Мань, ты бы для разнообразия сказала мне что-то вроде “спасибо, Митя”, а ты долдонишь одно и то же — не надо приезжать, не надо приезжать! Ты же не попка-дурак.
— Спасибо, Митя, — сказала Маруся и улыбнулась, — только тебе все равно не надо приезжать.
— Вот твоя земляника, — буркнул Потапов и поставил перед ней пластмассовый лоток. — Ты не знаешь, ее моют?
— Ты с ума сошел, Потапов, — заявила Маруся, — конечно, нет.
Она подняла лоток к носу и осторожно понюхала.
— Господи, она на самом деле пахнет земляникой! Митька, ты ее нюхал?
— Всю дорогу, — он потыкал вилкой в мясо. — Думал, что с голоду помру.
Она взяла ягоду, положила себе в рот и от удовольствия прикрыла синеватые веки.
— Мить, как ты думаешь, если ее положить в холодильник, она доживет до Федора?
— Нет, — сказал Потапов, — не мечтай даже. Ешь. Федору я еще куплю.
Это было странное заявление, которому можно было придать или невероятно огромное значение, или — никакого. Маруся никогда не знала, чему стоит придавать значение, и по лицам читать тоже не умела. Кроме того, она все время забывала, что этот человек в джинсах и майке с надписью “1950” не просто бывший одноклассник, невесть как затесавшийся в ее жизнь, а Дмитрий Юрьевич Потапов — “сам Потапов”, министр по делам печати и информации, член правительства, публичная фигура и еще бог знает кто.
Как принято обращаться с министрами, Маруся не знала вовсе. И красавица Зоя маячила на горизонте, редакторша моднейшего глянцевого журнала, окончившая то ли Гарвард, то ли Сорбонну, неизменная участница всех модных тусовок в Сочи и Каннах. Марусе она всегда казалась упакованной в блестящий полиэтилен, как и ее журнал, продававшийся на развалах то ли за восемьдесят, то ли за сто рублей.
Нет, не могла Маруся “придавать значение” случайно произнесенным потаповским фразам.
Осторожно, по одной, она ела землянику, а Потапов, пристроившийся напротив, поглощал свое мясо, и все это, вместе с тишиной пустой квартиры, в которой никогда не было тихо, с тех пор как родился Федор, было настолько нереально и даже угрожающе, что Маруся решила — нужно что-нибудь говорить. Но что?
— Скорее бы Алина вернулась, — не придумав ничего лучшего, сказала она. — Так некстати улетела!
Она уже прилетела, но Потапов не стал говорить этого Марусе.
— Мань, если это все о том, чтобы я не приезжал, то хватит. Мы договорились, что ты отныне говоришь “спасибо, Митя”, а не “пошел вон, болван”.
— Я никогда не говорила тебе “пошел вон”! — перепугалась Маруся. — Просто мне очень…
— Знаю, знаю, — перебил ее Потапов, поднялся и стал мыть под краном свою тарелку, — тебе очень неловко, ты меня стесняешься, и я мешаю тебе тихо проститься с жизнью.
— Вовсе я не собираюсь прощаться с жизнью, — пробормотала Маруся, — я только не понимаю, зачем тебе все эти… хлопоты.
Потапов и сам не понимал и старательно делал вид, что этого вопроса вообще не существует.
— Что-то наш инспектор Дрейтон не едет, — сказал он недовольно, — собирался сегодня приехать и не едет.
— Кто такой инспектор Дрейтон?
— А черт его знает, — Потапов улыбнулся, сверкнули безупречные зубы. — Это из какой-то книжки. Я не помню. А ты?
Маруся пристыженно покачала головой.
Потапов читал всегда. Читал на переменах, на нудных классных часах под партой, во время дежурства на лестнице.
Всем хотелось дежурить на лестнице. Во-первых, потому, что на площадке можно был сидеть, а во-вторых, потому, что мыть лестницу было легко и приятно. Во время дежурств каждый дежурный должен был после уроков мыть свой “пост”.
— Митька, помнишь, как вы с Кузей на лестнице дежурили? Кузя все время в окно смотрел, потому что во дворе в футбол играли, а ты какие-то книжки читал.
— Помню, — сказал Потапов. — А еще помню, как Мишка Махов на доске написал: “Да здравствует хард-рок!” и еще вроде: “ЭйСи — ДиСи”, и директриса сказала, что это антисоветская пропаганда, и вызвала милицию.
— А еще помнишь, как мы щавель собирали и нас заставили его перебирать, а в это время автобус уехал, и мы остались в чистом поле одни? И денег ни у кого не было. А потом за нами твой папа приехал.
— А наша Карелия даже про нас не вспомнила, пока они до школы не доехали, а мы с отцом на рыбалку собрались, он меня у школы встречал. Автобус приехал, а нас нет.
— Нас потом еще чуть из комсомола не исключили.
— А мне характеристика была нужна, и я боялся, что мне ее испортят, — подхватил Потапов, но Маруся перебила:
— А про Павку Корчагина, которого Женька Первушин ставил, помнишь?..
Звонок в дверь прервал трогательный вечер воспоминаний.
Маруся дернулась и уронила ягоду на халат. И посмотрела на Потапова. Он посмотрел на нее и пожал плечами.
— Господи, кто это может быть? — пробормотала Маруся. — Мить, кто это может быть?