Бомба для Гейдриха

Гамшик Душан

«Фюрер отдал приказ о физическом уничтожении евреев», — сказал Гейдрих Эйхману еще накануне этого совещания.

Там, на Востоке, это были горы трупов, зарытых в противотанковых рвах, сожженных в специальных ямах, прикрытых сверху хворостом — для лучшей тяги и экономии бензина; это были газовые камеры и крематории, это был Освенцим.

Через несколько месяцев после совещания на Ам Гроссен Ваннзее жизнь Гейдриха закончилась. Человек этот не пережил большей части своих жертв. Конец его жизни, однако, не означал конца его замыслов и планов. Они осуществлялись также автоматически точно, как автоматически точно он их разработал.

Нацистское понимание «окончательного решения еврейского вопроса» и после его

смерти нисколько не изменилось. И это опять-таки один из трагических парадоксов: мертвый Гейдрих убивал миллионы живых, только мертвый Гейдрих убивал в таких масштабах, каких при жизни еще не сумел достичь.

Как ни ужасна была трагедия евреев (ее нельзя сравнить даже с мифическим Апокалипсисом, извечным символом всех ужасов), в понимании нацистов она не была ни апогеем, ни вообще чем-то особенным. Они лишь пробовали силы, отрабатывали приемы. Не только после «окончательного решения еврейского вопроса», но еще параллельно с ним должна была настать очередь следующих групп, обществ и наций. Теория расового и национального превосходства, возведенная в закон, логически порождала новые и новые «вопросы», «окончательное решение» которых вырисовывалось на горизонте, а точнее, в головах наиболее рьяных исполнителей гитлеровских идейных концепций.

Понятно, что нынешнему читателю, и особенно молодому, все это может показаться чем-то непостижимым, бредовым. Действительно, здравый рассудок не способен понять целый ряд вещей, он восстает против многого из недавнего прошлого. И тем не менее это было.

Вот что говорили Гитлер:

«Природа жестока, поэтому и мы должны быть жестоки. Если я могу послать цвет германской нации в ад войны и без малейшего сожаления, что прольется драгоценная кровь, тем большее право имеем мы устранять миллионы людей низшей расы, которые размножаются как мошкара».

Гиммлер:

«Что станет с каким-то русским или чехом — это меня совершенно не интересует... Живут эти нации в благополучии или умирают от голода — это меня интересует только до тех пор, пока они нужны нам, нашей культуре как рабы. Если погибнут от истощения десять тысяч русских женщин, роющих противотанковые рвы, это меня будет интересовать лишь с одной точки зрения, готов ли этот ров».

Помимо многих других должностей Гиммлер занимал еще и пост полномочного имперского комиссара по укреплению германизма. Будучи его правой рукой, Гейдрих часто вылетал из Берлина в Голландию, Бельгию, Францию, Данию, Норвегию. Патриоты-антигитлеровцы этих стран в ту пору в полной мере ощутили на себе его жестокость. Вместе с тем, поскольку эти страны либо части их территорий, так же как и некоторые другие страны и области, представляли собой перспективные для германизации пространства, районы будущих заселений только самой чистой расой, Гейдрих ездил туда, чтобы произвести рекогносцировку и создать практические предпосылки для германизации.

В своем выступлении 2 октября 1941 г. шеф службы безопасности изложил основные черты этого обширного замысла, еще не вполне завершенного, и высказал ряд соображений. «Вот как мне это представляется» — так начал он фразу, в которой наряду с уже упомянутыми странами как часть будущей немецкой территории назвал Чехию и Моравию, часть Польши, земли Прибалтики, а затем и Швецию.

В этом выступлении он уделил наибольшее внимание «чешско-моравскому пространству». Мы еще расскажем об этом, а сейчас лишь отметим мысль Гейдриха о сходстве будущей судьбы чешского народа с судьбой, уготованной еврейскому населению.

Тщательно разработанный план истребления чешской нации не остался только на бумаге, а был положен в основу политической практики оккупантов, осуществлением которой занимался и Гейдрих.

К характеристике Гейдриха можно еще добавить только одну деталь:

в ту пору, когда поле его деятельности распространилось почти на всю Европу и он как призрачное предвестие смерти появлялся то в Париже, то в Голландии, Дании, Норвегии, в ту же самую пору он постоянно держал наготове для себя истребитель. Бывший офицер морского флота, он еще задолго до войны обучился пилотированию. Дважды генерал — обергруппенфюрер СС (это генеральский чин) и генерал полиции — он надевал на себя мундир офицера воздушных сил и, сев в самолет, подлетал к прифронтовой полосе. Мог ли он не заметить, что целые звенья истребителей охраняли его безопасность? Приземлившись на аэродроме, он принимал курьеров, отдавал по радио и телетайпу шифрованные указания шпионским центрам, прочитывал и подписывал секретные бумаги. В кабине пилота, держа палец на спусковом крючке пулемета, он испытывал иллюзии боевого азарта, риска, мужества. Затем он возвращался к обычным обязанностям шефа имперской безопасности, к своим планам и комбинациям, которыми в буквальном смысле слова угрожал самому существованию многих европейских народов.

Да, в своей деятельности это был человек не просто исполнительный и способный, но поистине способный на все.

И этот человек — адъютант придерживает дверцу автомобиля, правые руки встречающих вытянуты вверх — осенью 1941 года вступил в Пражский Град.

Близится двенадцатый час.

Ружейный залп, каски застыли в неподвижности.

— Смирно! Равнение направо!

Барабанные палочки взлетают вверх и падают:

— Тррам-тарам-трамтам!

Грохот барабанов разрывает тишину Градчанской площади. Дребезжат оконные стекла, за которыми не видно людей, вздрагивают стеклянные колпаки фонарей. Музыкантская команда подносит к губам свои дудки и над площадью разносится «Слава Пруссии».

Почетный караул вермахта, СС и полиции держит равнение направо.

«Имперский протектор Чехии и Моравии, рейхсминистр барон фон Нейрат счел необходимым обратиться к фюреру с просьбой продлить ему отпуск для поправки его расшатанного здоровья. Учитывая это обстоятельство, фюрер не мог отклонить просьбу имперского протектора и назначил обер-группенфюрера СС, генерала полиции Рейнгарда Гейдриха на время болезни имперского министра фон Нейрата исполняющим обязанности имперского протектора Чехии и Моравии».

Официальное сообщение, переданное рано утром (в рабски точном переводе) протекторатным радио, было в этот день не последним.

Со стороны храма св. Вита доносится мелодичный бой часов. Отмеряется время. Близится двенадцатый час для человека, чья нога в начищенном до блеска сапоге, как раз в этот момент высунувшись из автомобиля, впервые ступила на пражскую мостовую. Осень. Воскресенье, 28 сентября 1941 года. День св. Вацлава, покровителя чешской земли.

— Ахтунг! — раздается у входа в Град команда начальника караула.

Стройный высокий генерал торопливо шагает вдоль рядов. Левая рука его сжимает шпагу, правая, поднятая для приветствия, простерта к городу.

«В целях охраны интересов империи объявляю на территории Чехии и Моравии начиная с 12 часов 28 сентября 1941 г. чрезвычайное положение. Все действия, ведущие к нарушению общественного порядка, хозяйственной жизни или мирного труда, так же как недозволенное хранение огнестрельного оружия, боеприпасов или взрывчатых веществ, будут караться по законам военного времени. Это относится также к скоплению народа и всякого рода сборищам в закрытых помещениях или на улицах. Решения военно-полевых судов обжалованию не подлежат. Смертные приговоры приводятся в исполнение немедленно, через расстрел или повешение.