Бомба для Гейдриха
Шрифт:
Гейдрих организовал нападение «польских» частей на немецкую радиостанцию Глейвиц, находившуюся возле тогдашней немецко-польской границы. Польские униформы и оружие поставил для этой цели генерал-лейтенант Кейтель из особых складов вермахта. На роль «польских» солдат были наскоро отобраны из нескольких концентрационных лагерей уголовники, которым представитель службы безопасности обещал, что они затем будут отпущены на свободу. Ни один из них, конечно, не подозревал, что «платой» за выполнение задания будет расстрел из пулеметов, проведенный гестаповской «охраной» радиостанции. Это было на рассвете 1 сентября.
Таков был фактический предлог к войне с Польшей, так началась вторая мировая война.
...При всей своей значимости и высоком положении Гейдрих по складу своего характера оставался совершенно заурядным мещанином.
Одной из слабостей Гейдриха, как мы уже говорили, было его увлечение музыкой. То, что у других считалось бы скорее достоинством, безошибочно выдавало его духовное убожество и эмоциональную посредственность.
В доме родителей Гейдриха часто устраивались музыкальные вечера. Эту традицию он унаследовал, хотя был так высоко вознесен на нацистский олимп. Его пражская резиденция — замок в Паненских Бржежанах — тоже знала несколько таких вечеров.
Но как переменилась присутствовавшая на этих вечерах публика! Если прежде на них скучали вполне безобидные недалекие барышни-мещанки, готовые стерпеть даже музыку, только бы поддерживать светские связи, чтобы в конце концов удачно выскочить замуж, то теперь на музыкальных вечерах скучали высокие чины СС, каждый из которых представлял собой целый агрегат в сложном механизме управления. Большинству из них никогда бы не пришло в голову идти на концерт, слушать музыку. Но Гейдриху отказать было невозможно. И они подобно прочим готовы были терпеть даже музыку, только бы не восстановить его против себя.
Главным участником этих вечеров был скрипач Гейдрих — одна из его личин, которой он больше всего дорожил и которая должна была придавать ему некую исключительность и таинственность. Безусловно, окружающим был куда понятней, например, шеф гестапо Мюллер — вульгарный тип, туго соображающий, с ограниченным кругозором, который преследовал свою жертву прямолинейно, с упорством сторожевого пса, — каждый знал, чего от него можно ждать. Но чего можно ждать от Гейдриха? Какой комбинации или маневра? Какой ошарашивающей неожиданности?
Его любимым композитором, если верить далеко не музыкальным слушателям Гейдриха, был Цезарь Франк. Чем привлекал его этот французский композитор фламандского происхождения, ученик чешского музыканта Рейхи?
— Господа, — говорил Гейдрих своим слушателям, держа в руках скрипку, — вас, видимо, удивляет, что мой любимый композитор — Франк, француз. Но заметьте себе: его произведения навеяны прусско-французской войной. И этот французский композитор, сластолюбец и плутократ, захвачен без остатка, приходит в восторг от прусского величия...
Слушатели согласно кивали, хотя музыка ровно ничего не говорила им вообще, и тем более того, что говорил о ней Гейдрих.
— Да, господа, его произведения из романтического пустячка превращаются в нечто значительное, если они навеяны германским величием, преклонением перед германским величием. И враги — потому-то я и играю этого француза —
Гейдрих жульнически использовал даже свое перевоплощение в скрипача: он произносил ни с того ни с сего после окончания игры загадочные фразы либо изрекал вдруг оригинальные идеи и планы, к которым возвращался уже в служебной обстановке.
Да, это было поистине «зрелищем для богов» — видеть, как внушающий всем страх шеф службы безопасности и полиции, перед которым трепещут высокопоставленные сановники нацистского рейха, извивается, уткнувшись подбородком в скрипку.
Второй его слабостью были женщины. Вспомним, что в результате какой-то амурной истории он был в свое время изгнан из флота; его похождения в этой области не прекращались и позднее, когда у него на это оставалось не так уж много времени. После недель и месяцев напряженной деятельности наступали такие минуты, когда он подбивал кого-нибудь из своих заслуживающих доверия знакомых:
— Давайте махнем куда-нибудь, но только в штатском. Ну куда-нибудь, где можно хорошо поужинать, а потом и проветриться...
А это означало: попойка, переход из одного фешенебельного ночного клуба в другой до того момента, пока Гейдрих не останавливал своего выбора на какой-нибудь даме, привлекшей его внимание своим благородством и неприступностью.
Тут приходил конец его осторожности и самообладанию. Человек, привычным занятием которого было холоднее комбинирование, ловушки и интриги, превращался в такие моменты в теряющего голову поклонника, дамского угодника, который забывал все на свете. Он не успокаивался до тех пор, пока не достигал своего.
Он был завоеватель и покоритель. Он одолевал свою жертву обдуманно и систематически, доводил ее до полного изнеможения и тогда торжествовал победу. Для чего он это делал? Укреплял таким образом уверенность в себе? Вряд ли дело было и в физическом наслаждении — его он мог получить гораздо более легким способом. Он добивался женщины, завоевывал ее, он хотел сражаться, хотел одержать над ней победу, а потом унизить, отвергнуть, втоптать в грязь.
Если бы его жажда власти проявлялась только таким образом, он был бы достоин всего лишь сожаления. Она проявлялась, однако, еще и во многом другом. Не только отдельные люди и семьи, но и целые нации, которые никогда не видели Гейдриха, которые никогда не слышали его имени, были в результате его деятельности и деятельности его аппарата лишены средств существования, выселены, обречены на неслыханные мучения, рядом с которыми бледнеют ужасы средневековой инквизиции.
Самым ужасным из всех деяний Гейдриха следует, по-видимому, считать его «вклад» в дело, которое нацистская терминология осторожно называет «решение еврейского вопроса».
На иерусалимском процессе Адольфа Эйхмана широко рассматривались и обосновывались суждения, согласно которым Эйхману принадлежала роль главного убийцы евреев, ответственного за смерть не менее шести миллионов человек. И в самом деле, иерусалимский процесс велся так, чтобы подчеркнуть индивидуальную вину отдельных лиц, но не направлять острие обвинения против всей нацистской системы, поскольку многие ее представители и сегодня занимают ответственные посты в западногерманском государстве.