Бомба в голове
Шрифт:
– Вы говорите страшные вещи.
– Я говорю правду. Делить людей на ангелов и извергов берутся только робкие замшелые дилетанты. Все люди – враги, и вовремя отстоять свои права, когда другие налезают со своими противными традициями, есть истинное предназначение каждого.
Виталий вскочил с места уже решительно:
– Я не могу вас больше слушать! Более всего меня возмущает, что вы умудрённый жизнью человек, а несёте какую-то чушь.
– Не бойтесь обнаружить в себе зверя. Наверное, вы страшный в гневе. Слава богу, у вас ещё нет желания со мною расправиться.
– Вас
– Вот, вы уже проявляете признаки агрессии.
– Вы ненормальный!
– Скажите это моему врачу.
Виталий резко повернулся и быстрыми шагами, сквозь мелкий дождь, направился в сторону здания клиники.
Пациент, оставшись в беседке, занял спокойно-созерцательную позу, ровно такую, в какой его застали раньше. Как будто и не было до этого никакого разговора.
8
Около получаса Виталий просидел в кабинете главврача, где за чашкой чая поделился впечатлениями о беседе с больным.
– Он говорит такие вещи, которые вызывают оторопь. Если бы он не был вашим пациентом, я бы не знал, о чём думать.
– Я уже слышал о его желании взорвать мир. Возможно, он блефует, почувствовав себя в центре событий. Скорее всего, это отголоски психического расстройства, активизация некоего комплекса детскости, когда безосновательно пытаешься как можно дольше держать на себе внимание других.
Захаров не рассказал журналисту о странных явлениях, которые зафиксировали камеры наблюдения, направленные на спящего пациента. Он посчитал, что не имеет ещё достаточно информации о нём, чтобы придавать огласке данные факты. Если их удастся понять, вполне возможно, дополнительные сведения о больном могут в будущем пригодиться.
– Вы считаете, его словам не стоит придавать значение? – спросил Виталий.
– Я не знаю, насколько его практические возможности, связанные с работой, опасны для людей, но сам он, как мне кажется, убивать никого не станет. Он высоко себя ценит и хочет, чтобы его ценили тоже. Он понимает, что вынужден придерживаться общих правил, моральных принципов, сообразуясь с которыми, он не может действовать бесконтрольно. У него целая теория ненависти, но настоящие убийцы, как правило, такими вещами не заморачиваются. Для них убийство – или ремесло, или что-то из ряда вон выходящее.
Через окно Виталий видел, как санитары проводили Канетелина в корпус клиники. Если его не увести, сказал доктор, он может простоять так до самого вечера. Опущенная голова, меланхоличный облик больного резко контрастировали с тем возбуждённо-злым напором, с которым он чуть ранее доносил до Виталия свои взгляды. Показалось, что с участием этого необычного пациента разыгрывается какая-то дьявольская игра. Во всяком случае, намеренно или нет, но он давал слишком много поводов для размышлений.
– Резкие перепады настроений для него характерны? – спросил журналист.
Доктор посмотрел в окно:
– Да, возвращение к нормальной жизни обычно не проходит гладко. Вы знаете, его странные помыслы внешне почти никак не проявляются. Большей частью он спокоен, даже дружелюбен. Мне самому удалось распознать их только по косвенным признакам, и тогда я вызвал его на откровенность. То, о чём он думает, ужасно, однако пока его удаётся сдерживать. Я намеревался его изолировать, но он уверяет, что не станет причинять зло никому из здешних обитателей.
– Вы ему верите?
Академик выглядел невозмутимым.
– Видите ли. Форма общения с больным есть часть лечебного процесса. Оттого, насколько выстроены у нас отношения, зависит качество его мировосприятия в будущем. Иногда я предпочитаю рисковать.
Виталий отпил чаю, вспомнив вдруг, как заразительно приятно описывал данный процесс Канетелин. Но вопреки кажущимся ассоциациям почувствовал поминутно нарастающее к нему раздражение. Всё, что было связано с безумством, отображающемся в дикой ненависти к людям, олицетворялось теперь в одном конкретном психе, страдающем то ли от недостатка внимания со стороны учёных, то ли от бессилия подчинить себе всемирный разум. Однако Виталий замечал, что, бывало, и сам, пытаясь вдолбить кому-то свою правду, становится таким же невежественно-буйным, находясь совсем рядом со злобой и ненавистью в отношении своих оппонентов. Уже сегодня он несколько раз ловил себя на том, что теряет самообладание и в конечном счёте может сорваться, если, не дай бог, изречения физика заденут его лично.
– Следствие полагает, что он мог быть как-то причастен к катастрофе на путях, – высказал свои подозрения Виталий. Академик молча кивнул. – Пока это выглядит нереально… Скажите, он мог, находясь в клинике, связаться с внешним миром?
– Через кого-то?
– Да.
Академик изобразил на лице озабоченность:
– Сомневаюсь. У меня проверенный персонал, люди, которые знают свои обязанности и не будут скрывать от меня любые вещи, касающиеся пациентов. Притом что за больными организован круглосуточный уход и наблюдение.
– Хотя иногда они у вас безнадзорно разгуливают по территории, – вставил журналист, не в состоянии забыть попорченный кузов своего автомобиля.
– Я же вам компенсировал потери. – Доктор покачал головой. – Видно, вас сильно задело, что виновник остался ненаказанным.
Виталий ничего не ответил.
– Отнеситесь к этому философски. Маленькие неприятности неизбежны, не здесь, так в чём-то другом, от них всё равно не скрыться. Канетелин свои впечатления накапливает, а вы спускайте их в унитаз. Так легче жить.
– Я это понимаю. Но для успешного противодействия неурядицам должно быть больше позитива. Где его взять?
– Ищите. Сам он, конечно, с неба не свалится. Живите больше для себя. Устраивайте то, что вас радует, успокаивает, вдохновляет.
– И только-то? – Виталий улыбнулся. – По-моему, все психологи поют всегда одну и ту же песню – и на праздники, и на похоронах.
Захаров спокойно отреагировал на мнение журналиста:
– Психология и психиатрия до сих пор ещё науки поверхностные. Профессионализм заключается в нюансах, если вы не в курсе.