Боратынский
Шрифт:
"Арсений Андреевич прав, желая повременить представлением; настоящая тому причина решительна. На последней докладной записке обо мне рукою милостивого монарха было отмечено так: не представлять впредь до повеления. Вот почему я и не был представлен в Петербурге. Вы видите, что после такого решения Арсений Андреевич иначе как на словах не может обо мне ходатайствовать и что он подвергается почти верному отказу, если войдет с письменным представлением. Едва ли не лучше подождать, два месяца пройдут неприметно, а я привык уже к терпению".
* * *
Он поселился, должно быть, вместе с Путятой. Собственно, тут они только и познакомились, а прежде Боратынский даже не знал, как Путяту зовут.
Они познакомились и сошлись навсегда. ("...Помнишь
– - И как тебе забыть их! Впечатления, произведенные ими, мысли и чувства, волновавшие твою душу, сохранились в твоих звучных песнях и для тебя и для других; с ними сроднились и мои бесплодные воспоминания. Помнишь ли, как часто, среди сих мрачных картин угрюмой природы, пламенное воображение твое увлекалось в страны благословенного, роскошного Юга? Подобно первобытным сынам сих грозных скал, вслед за их могучими тенями, наши помыслы и желания стремились к той же цели, к тем же местам. Берега Дуная, Царьград, Греция, возрождавшаяся из пепла, были беспрестанными предметами наших разговоров..." -- так вспоминал Путята через пять лет.)
Те два месяца, которые Петербург приходил в себя после гибельного ноябрьского наводнения, в Гельзингфорсе пронеслись незаметно. Тихая поначалу и отчасти, видимо, уединенная жизнь Боратынского в обществе Путяты и другого адъютанта -- Муханова чем далее, тем более наполнялась новыми звуками и новыми лицами, а после Рождества, когда Гельзингфорс закружился в балах, и голова его тоже закружилась.
Отчасти, разумеется, закружилась. Ибо он обычно помнил, что сердечные порывы должно поверять сначала разуму и потом только допускать в остальную душу. Она придет! к ее устам Прижмусь устами я моими; Приют укромный будет нам Под сими вязами густыми! Волненьем страстным я томим; Но близ любезной укротим Желаний пылких нетерпенье: Мы ими счастию вредим И сокращаем наслажденье.
О мечты! Где вечная к вам рифма ТЫ?
...Потому что когда он сравнивал ту и эту, ясно было, что между той и между этой стоят в ближайшем ряду оба его гельзингфорских друга, а там -далее, сколько их? Мефистофелес, этот смазливый барончик, тот шведский граф... Дело не в ревности -- смешно было бы о том говорить! Дело в любви.
Потому, что, когда из двухсот претендентов -- сто влюблены в ту, а сто в эту, и из каждой сотни лучшая половина влюблена не на сегодняшний только бал, а навсегда, говорить ли о соперничестве?
Приятели его принадлежали к лучшим половинам и были влюблены смертельно: Муханов -- в Аврору, Путята -- в Магдалину. 1825
Сегодня бал, а завтра будет два этим Гельзингфорс генваря 825-го года почти не отличался от Москвы и Петербурга; хотя, конечно, завтра будет два -- это гипербола.
"Вечером был у нас званый бал; ... всех было до 150... Разъехались в 5-ом часу пополуночи".
– - "Вечером был у нас бал, на коем было до 200 человек гостей и продолжался оный до 4 часов пополуночи".
– - "200 человек пляшут у Генерала..." "И даже сидя за письменным столом я все еще слышу звуки инструментов... На днях был танцевальный вечер у Генерала, потом, на следующий день, в пятницу, вечер у мадам Рихтер, сегодня, как я уже говорил, у мадам Валлен, а в этот вторник мадам Закревская обещала, что генерал-губернатор проведет вечер у нас".
– - "Хочу только, чтоб здоровья хватило".
Общество здесь иное, чем у нас где-нибудь в провинции, ибо Финляндия -не губерния, а хотя почти российская, но страна, и Гельзингфорс хотя недавняя, но столица этой страны. Время здесь идет по-иному, ибо отсчет по двум календарям: нашему и европейскому, обгоняющему наш на 12 дней. Здесь штаб Финляндского Отдельного корпуса, состоящий наполовину из шведов. Здесь двор командира корпуса -- финляндского генерал-губернатора. Здесь, наконец, Финляндский сенат, состоящий из шведов. Штаб корпуса и двор Закревского
Словом, хватило б здоровья и денег.
– - Деньги были. Хуже другое -генварские балы в Гельзингфорсе были последними: генерал Закревский выходил в отставку.
* * *
Вот и новый год, любезный Козлов; желаю, чтобы он был счастлив для вас и исполнен прекрасными вдохновениями. Я получил вашего "Чернеца", прочитал его с невыразимым чувством, многие места глубоко тронули меня...
Мне совестно говорить после "Чернеца" об "Эде", но, хорошо или плохо, а я довершил свое маранье. Кажется, меня ввело в заблуждение собственное тщеславие: я не пожелал итти проторенным путем, не пожелал подражать ни Байрону, ни Пушкину, увлекся прозаическими подробностями, стараясь перелагать их стихами, и в итоге получилась только рифмованная проза. Словом, желая -- стать самобытным, я оказался лишь странным...
Дела мои идут все хуже. Будучи в Петербурге, вы знаете, что мой нынешний покровитель выходит в отставку. Итак, мое производство откладывается не менее, чем на год...
Прощайте, любезнейший друг...
Ваш Е. Боратынский.
* * *
В таком состоянии духа от невзгод жизни спасти может только безответная любовь, а лучше -- жгучая, болезненная и мучительная страсть, чтоб нашелся заряд для стихов.
Выбор был.
* * *
Шернваль -- по-шведски звезда. Аврора на всех языках -- заря. 16-летняя Аврора Шернваль была дочерью покойного выборгского губернатора Шернваля и падчерицей г-на Валлена, главного прокурора Финляндии. В ту зиму ее впервые вывезли в свет, и она была прекрасна. Поэтому увидеть ее можно только влюбленными глазами. Из журнала Александра Муханова.
9(21) Окт. Четверг. 1824. Гельзингфорс.
– - Вечер провел наедине с генералом; в других комнатах Мессалина угощала гостей своих les Vallens, les Lйvanders и жену Армфельда. Изредка выходил я посмотреть на игры. Аврора нынче была бесподобна; смотря на ее снежные грудь и шею, думая о простоте ее нрава и воспитания, я подумал также и о призраках счастия, за которыми, неутомимо бегая, мы не видим существующих наслаждений настоящего под носом... Все уехали; комнаты были освещены -- двери настежь отворены, все ушли к генералу, и я сидел один, протекая мыслию прошедшее; воспоминания прошедших радостей и пламенных восторгов проходили мимо меня толпами. Сердце ныне уже не так сильно бьется, череп не раскаливается и не дымится, и хладная существенность налагает на них кандалы ступеней опытности... Долго не мог заснуть я...
1825-й год. Гельзингфорс. 1(13) Генваря.
– - ...Во время ужина не отхожу ни минуты прочь от Авроры; она хороша, как бог; дышу ей одною и радостно встречаю новый год. Мефистофелес в ссоре с Мессалиной. Я счастлив Авророю до бесконечности; провожаю ее до кареты; сладко прощаемся...
3-е (15-е).
– - Утро проходит в хлопотах,.. Зан... сказывает мне, что едет за Авророю кататься с ней в санях. Иду на угол Ma... дома, хожу там взад и вперед, рвусь от нетерпения. Едут!.. становлюсь за сани, за коими уже стоит брат. Едем в Свеаборг; счастье мое продолжается; я от него задыхаюсь!!... Объезжаем крепость, возвращаемся в город, который тоже мигом облетаем. Дорогой, еще по заливу, кучер останавливается, оправляет что-то у лошади; я пользуюсь этим временем и умоляю Аврору не позабыть меня и в доказательство чувств своих пожертвовать мне смазливым барончиком. Страстные взгляды с несколькью нежных упреков заверяют мне счастье на вечер... Вечером барон уничтожен; а я счастлив как нельзя более. Я не танцую с нею, по обыкновению, попури; во время оного она выбирает барона; ревность меня поджигает -- я раскаливаюсь. В шведской кадрили примиряемся... меня терзает не горе, а избыток счастья, которым не с кем поделиться. Провожаю брата до дома. Полупьяный брожу я по улицам; вода по колено. Возвращаюсь домой, иду снова с Путятой и с Баратынским.