Боратынский
Шрифт:
– - Даже если подобное рассказанному вами могло произойти, -- отвечал я, -- я бы предпочел, чтобы дело не доходило до смертельной развязки... Да и вряд ли возможно, чтобы в груди вашего рыцаря снова разгорелся огонь первоначальной, еще детской любви.
– - А что бы вы сделали на его месте?
Ваша героиня, верно, замужем?
Замужем. Ее муж, хотя и старее ее на двадцать лет, но до кончины ему далеко, да и совестно желать ему кончины. Он, право, un brave homme *.
* Славный малый (фр.).
– - Хорошо. Пусть замужем. Тогда...
– - Я постарался мечтательно улыбнуться.
– - Тогда я -- если бы, разумеется, верил в ее любовь -- украл бы ее у этого un brave homme.
– - Украл?
– - Княгиня засмеялась.
– -
– - А дальше? Ведь вы молоды, вам нужно общество, вы хотите прославиться...
– - Я?! Помилуйте! Если бы мне была дарована та именно подруга, которой я в самом деле мог бы вверить свою душу, -- что мне до всей этой мишуры?
– Я говорил намеренно так, чтобы речь моя могла быть понята и как косвенное признание и в то же время -- как насмешка над собственной моей мечтательностью.
– - Забавно!
– - она усмехнулась.
– - И вы не станете горько сожалеть о загубленной молодости, об увлечении, лишившем вас всех удовольствий? Ведь с вашей избранницей вам можно будет появляться лишь в узком кругу близких лиц, которые согласятся принимать это несчастное существо! А ваши родители, братья, сестры? Неужели они смирятся с тем, что вместо ожидаемой блестящей партии вы выбрали женщину, отныне и вовеки презираемую светом? Не лишат ли они вас доли при разделе имения? Ведь вы не делили еще имения?
– - Она говорила как-то уж слишком серьезно.
– - А законы? Разве вас не будут преследовать? Вряд ли супруг моей героини согласится с такой пропажей? Вас станут разыскивать и, разумеется, обнаружат! Нет! Cela n'est que du roman *, как у Констана.
– - Жизнь похожа на роман. В конце концов, сколь ни дорого отечество, если его законы осуждают предмет моей любви, всегда отыщется уголок земли, где оскорбленное сердце утешится. И, как говорила другая героиня, не ваша: dahin, dahin! ** -- Я не менял своего иронически-элегического тона.
* Все это слишком похоже на роман (фр.).
** Туда, туда! (нем.).
– - Да!
– - отвечала она в лад мне.
– - Dahin! dahin! В Сабинские горы. Разводить огород и ставить пугала, чтобы птицы не поклевали урожай! Заманчивое предложение для влюбленного сердца...
С минуту мы молчали.
– - Долгим, задумчивым, печальным взором посмотрела она мне в глаза. Мой взгляд тоже сделался печален и задумчив, однако я был спокоен. Я чувствовал уже точно, что она не любит меня, и понимал, что наше свидание в беседке останется в моей памяти единственным свидетельством моей любви к ней. Мне было грустно.
Раскаты грома отдалялись от беседки, но дождь еще лил. В воздухе распространялась сырость. Мне становилось холодно. Нечаянно наши лица сблизились, ее мягкие прекрасные руки обвились вокруг моей шеи, и поцелуй этот, медленный, томный и вместе какой-то стыдливый, был столь долог и напоен таким сладострастным пламенем, что душа моя помутилась. Когда я очнулся, княгиня стояла возле выхода из беседки, опершись рукою на один из столбиков, поддерживающих крышу, и смотрела на плющ невидящим и немигающим взором. Я вскочил со скамьи, но она рукой остановила меня.
– - Довольно!
– - сказал она решительно и гневно.
– - Я не отца простого дочь простая. Вы забываетесь, сударь!
– - Каждое слово окатывало меня холодом.
– - К несчастью, не дочь простая... Нет! Довольно! Оставьте!
– Холодно и зло говорила она.
– - Да, я порочная женщина. Да, вы прекрасно знаете это, но я не позволю вам...
– - И вдруг она судорожно закрыла глаза рукой и, опустившись на скамью, зарыдала.
– - Боже мой!
– - Все перевернулось во мне. Я бросился к ее ногам.
–
– - вскричал я, сжимая ее ладони в своих и покрывая поцелуями; она не отнимала своих рук, и слезы катились по ее щекам.
– - Боже мой! Да если бы я был не я, если бы вы были свободны, если бы князь был вашим отцом, я немедленно, сейчас же, здесь же просил бы вашей руки.
– - Я дрожал всем телом. Мягко освободила она правую руку и ласково провела ею по моей голове.
– - Нет, -- вымолвила она, -- я порочная женщина! Я знаю это.
– - И слезы покатились новым дождем. Никогда в жизни я не видел более прекрасных глаз. Глубокие и страдающие, они были неизъяснимо прекрасны. Я был готов в ту минуту на все, что она скажет.
– - И вы не стали бы просить моей руки...
– Она прикрыла глаза, затем сказала с жаром: -- Да, я люблю вас так, как не любила никогда ваша поселяночка! Но вы, вы не любите меня! Вы сами сказали, что вам довольно наслаждаться грибным дождем в летний полдень, лишь бы это наслаждение не усиливало вашего одиночества! Ну и наслаждайтесь! Как вы сказали? Двойственно? Только не со мной! Оставьте меня! Встаньте, придите в себя! У вас еще все впереди, и не надо обманываться. Вы меня никогда не любили!
– - Она резко отодвинулась в глубь скамьи и скрестила руки на груди. Я едва не опрокинулся от ее быстрого движения.
– - Я?! Не любил вас?! В тот миг, как я увидел вас, я понял,что сердце мое разбито! Я наслаждаюсь вашим голосом, взорами, движениями! Только приличия света вынуждали меня молчать до сей поры!..
– - Я нес весь этот любовный вздор, и веря и не веря себе. Голова моя кружилась.
– - Вы... вы в самом деле любите меня?
– - с тоской спросила она. Каждое слово давалось ей с видимым трудом.
– - Ежели... вы не обманываетесь, обещайте... помнить меня. Всегда... Обещайте... Когда я буду молить вас о помощи, вы протянете мне руку? вы не отвернетесь? не презрите меня?..
– - Я буквально осязал, как ее печаль волнами переливается в меня. Жгущая душу жалость к ней завладевала мною.
– - Обещайте ж мне быть моим ангелом-хранителем... Я прошу вас...
– - И дальше она стала называть меня теми исполненными неги и пламени словами, которые незачем предавать бумаге, ибо смысл их, всем известный, сохраняется только в подобные минуты.
– - Да!
– - клялся я в безумии!
– - Да! Я! Я буду вашим хранителем! Я буду целовать ваши следы! Я хочу поминутно видеть вас, слышать вас...
– - В такие мгновения и обычно-то не вполне отдаешь себе отчет в своих заверениях, а на меня нашло просто какое-то помрачение: ни перед кем я не изливал столь словоохотливо свою пылкость, никогда до такой степени не терял себя.
Видимо, долго еще я обнимал ее колени и целовал руки, ибо, когда очнулся, дождь уже прекратился, и лесная тишина нарушалась только падением с мокрых ветвей отдельных крупных капель, глухо шлепавших по нижним листьям.
– - Украдите меня, -- вдруг сказала она, сузив глаза и без тени иронии.
– - Я вас прошу.
– - Я по-прежнему обнимал ее колени и молча, вопросительно и преданно смотрел на нее.
– - Украдите меня!
– - продолжала она.
– - Что вам стоит?
– - Но в тоне ее я почувствовал скрытый яд.
– - Вы человек состоятельный. Доход ваш с имений меньше, конечно, чем у князя жалованье", но он, вы сами говорили, таков, что позволит вам вести безбедную жизнь в любой части света.
– - Она посмотрела на меня вдруг долгим и каким-то особенным глубоким взором.
– - Вы ведь смелый человек, ***? Вы прокрадетесь под утро в дом князя и унесете меня через окно?
– - Она усмехнулась. Я молчал.
– - Хорошо, вы меня не станете красть в прямом смысле слова, как вещь. Я сама выйду в условленное время и вспрыгну к вам в коляску?
– - В голосе ее уже не слышалось насмешки.
– - Скажите что-нибудь в ответ! Сядьте, сядьте на скамью рядом со мной! Вот так. Ну? Что вы молчите?
– - В глазах ее был нешуточный блеск.