Боратынский
Шрифт:
Боратынский увиделся, верно, с Дельвигом: тот все же женился, свадьбу назначили на конец октября. Но оставаться Боратынский не мог -- его ждали в Москве.
* * *
Слякотной грязью и поздним сумеречным рассветом проводил Боратынского Петербург. Увы! на этих страницах ему более не вернуться сюда. Возвращение случится, только когда минет еще столько же лет, сколько прошло со смерти Аврама Андреевича. А что он помнит ныне об отце?
– - Память образа его не сохранила.
– - И что сохранит память, чьи образы, чьи тени, еще через пятнадцать лет?
Что ж! Он вернется
Прощай, Петербург! Adieu, my land! *
Но не быть тебе смытым волной, не провалиться, не затонуть, ибо разумом ты создан, а над разумом -- сильнейшей природной силой -- безвластна вся мощь прочей природной стихии. А погубит тебя (как и все гибнет бесследно от нее) -- глупость; и зацветет болотными травами залив; смрадный туман заклубится над Галерной гаванью, над Семеновскими ротами, над Фурштадтской, над островами, над Петергофом; мутной пеной затянет воду Невы; нечем станет дышать, увянут ветры в остановившемся воздухе...
Adieu, my land! Прощай!
* Прощай, моя земля! (англ.).
МОСКВА
Есть наслажденье и в дикости Москвы. Кн. Вяземский
О navis referent in mare te novi fluctus! * Гораций
Москва -- это финальная сцена романа, эпилог поэмы, мораль в басне. Небо здесь висит над головою не высоко и не низко, ветры дуют не колючие, как на заливе, но и не дышат жаркими степными просторами, как в Маре, все здесь близко, обозримо -- из одного конца в другой, от Девичьего поля до Сущева полчаса на пролетке. От южной окраины -- Воробьевых гор -- видна северная окраина: Сокольники. Ти-ихо...
* О корабль! Да опять отнесут тебя волны в море! (лат.).
Москва -- столица отставных. По разным причинам и в разное время выходят люди в отставку, но все они съезжаются в Москву. Это столица стариков-родителей, и здесь живут Алексей Ильич Муханов, Михайло Александрович Салтыков, Сергей Львович Пушкин, Федор Андреевич Толстой... Это столица повздоривших с начальством или просто навлекших на себя неусыпное подозрение, и здесь или рядом, в своих имениях, живут Денис Давыдов, Михаил Орлов, князь Вяземский, Толстой Американец. Это столица "Вестника Европы", рожденного в начале века Карамзиным, а последние десять лет выходящего из рук Каченовского, измаравшего его в подлепарнасской пыли.
Москва, если окунуться в нее, -- разрешенье всех цепей: человек чувствует здесь себя свободно, как рыба на дне, как рыба, всосанная в ил.
* * *
Чем ближе он подъезжал к Москве, тем хуже ему, вероятно, становилось.
Числа около 3--4-го октября коляска, забрызганная мокрой глиной осенней дороги, затряслась по ухабам Огородников. Здесь, в Харитоньевом, его ждали: маменька, Софи, Варинька, Натали, Серж, кто-то из тетушек. Он был болен -подымался жар.
Однако первое время провел на ногах.
По дороге в Москву или в самой Москве видел Рылеева и вернул ему старый долг (может быть, те полтысячи, которые оставались невозвращенными после того, как он увез свои тетради от Рылеева и Бестужева). Простились
Встретился с Александром Мухановым, с августа жительствующим в Москве, перезнакомился с его родными и двоюродными братцами -- Иваном, Володей, Петром (Петра и Александра Вяземский прозвал Большим Рыжиком и Маленьким Рыжиком). Передал Муханову письмо от Путяты.
Заехал к родителям Путяты, рассказал об их сыне.
Денис Давыдов ему страшно обрадовался.
Был представлен Ивану Ивановичу Дмитриеву. Там мельком видел молодого Погодина -- университетского, который издает новый альманах "Уранию".
С Вяземским вряд ли встретился -- тот мелькнул по Москве около 17--19-го октября, едучи из своей подмосковной -- Остафьева -- в костромские имения. (Но даже если Боратынский Вяземского не видел, верно, они спрашивали друг о друге. 18-го, отправляя из Москвы письмо Пушкину, Вяземский добавлял в заключение: "Здесь Баратынский на четыре месяца. Я очень ему рад. Ты, кажется, меня почитаешь каким-то противуположником ему, и не знаю с чего. Вполне уважаю его дарование. Только не соглашался с твоим смирением, когда ты мне говорил, что после него уже не будешь писать элегий".)
В 20-х числах он разболелся совершенно и выезжать из дома перестал. Московское небытие должно было уравновесить пиры Гельзингфорса. Здоровья не хватило.
* * *
Тем временем в Петербурге Дельвиг отдал в цензуру "Эду" и "Пиры" -- к концу года они должны выйти отдельной книгою.
* * *
А выезжать Боратынский стал, кажется, около 10-го ноября.
Из журнала Александра Муханова.
16 ноября ... 4-го дня вечером приехал ко мне Денис Вас. и Баратынской, которые просидели весь вечер; ты не можешь себе представить, как первый был хорош. На другой день Барат. прислал мне к нему послание, когда оно будет исправлено от погрешностей, вкравшихся от поспешности, я тебе перешлю его... Вчера вечером провел с Иваном, Володей и двумя Баратынскими * у Дениса Васильевича.
25 ноября. В субботу 21-го утром приехал ко мне Баратынской, которого, несмотря на круговращение Меркурия в жилах его, уговорил я хорошенько окутавшись ехать со мною в Астафьево ** (я накануне видел княгиню Веру в Москве, у которой испросил позволения к ним приехать и кроме того имел престранный и предолгий и прескучный разговор о протекшей любви, о теперешнем равнодушии и проч., в котором она силилась пробудить усопшие чувства, но я, коли не языком правды, то длинными извилистыми речениями выразил ей: В душе моей одно волненье, А не любовь пробудишь ты!).
С десятой версты от метели и худой дороги полузамерзшие возвратились домой, где наверху у нас пообедали. Вечером приехал к Ивану... сперва общество болтало, потом все разъехались, кроме Баратынского, с которым мы перевспоминали все о Финляндии, кстати он написал несколько стишков на тамошние бани, в коих парят мущин женщины -- пресмешные (Их со мной нет, оттого здесь их и не вписываю) ***.
* Второй Боратынский -- это Сергей.
** Т.е. в Остафьево, где жил князь Вяземский; княгиня Вера -- его жена.