Бордель на Розенштрассе
Шрифт:
Мы ждем, что скоро пушки начнут снова стрелять. На плечи ван Гееста по-прежнему накинут его неизменный плед. Однажды, когда мы сидим рядом на диване в полутемной гостиной, он заговаривает со мной. «Это место мне все время напоминает комнату умершего. Не правда ли, странно? Здесь сейчас точно такая же атмосфера. Собственно, у меня всегда было такое ощущение. Даже до того, как началась осада. Может быть, это связано с темными драпировками и запахом ладана. С этими пальмами в горшках. Даже не могу уловить истинной причины, по которой у меня возникает такая ассоциация. — Он вздыхает и закуривает сигару. — Но все-таки здесь я чувствую себя хорошо». В другом, слабо освещенном углу комнаты фрау Шметтерлинг играет на пианино какую-то маловыразительную немецкую мелодию. Когда я уже собираюсь выйти из гостиной, в вестибюле слышится шум, и я вижу, как входит возбужденная Тереза и показывает на стоящего позади нее того самого слугу, который несколько недель назад жаловался на зубы своей жены. На Терезе халат с бахромой и шлепанцы. Девицам разрешено появляться в таком виде на людях лишь с началом осады. Куда девалась вся ее изысканность! В комнате резко звучит ее грубая и пошлая речь берлинской уличной девки. «Он сожрал Тигра! Эта старая сволочь слопала кота!» Фрау Шметтерлинг быстро отходит от пианино. «Не так громко, милочка. Что произошло?» Тереза тычет в слугу пальцем. «Кот. А он утверждает, что это был кролик. Он предложил мне его, если я с ним пересплю. За лапку кролика. Или в конце концов лапку кота. Он мне омерзителен. Старая свинья! Да я бы лучше съела его ляжку! Тигр был для меня единственным настоящим другом». Она плачет, время от времени осыпая бранью оцепеневшего
«Следует, по крайней мере, беречь котов», — комментирует капитан Менкен. Облаченный в полную форму, пряча взгляд, он приближается к нам и просит прикурить у ван Гееста. «Можно подумать, что они питаются хуже, чем в моравском квартале или в квартале Птит Боэм». Он, словно лемур, прикрывает глаза веками, окутывая себя облачками дыма.
Знать, что съедобно, а что нет, кажется, стало для каждого навязчивой идеей. Вчера, когда я был на кухне, фрау Шметтерлинг обсуждала с поваром меню. Господин Ульрик всегда производил на меня большое впечатление. Хотя вот уже добрых двадцать лет, как он покинул Штайнбрюкке, где был мясником, от его грубого тела все еще, кажется, пахнет бойней. Когда он отдыхал, руки он упирал в бока так, словно стискивал ручку деревянного молотка, а в глазах его светились покорность и грусть, которые бывают у овец и ягнят. Его прежняя профессия пригодилась снова. Господина Ульрика позабавила та настойчивость фрау Шметтерлинг, с которой она просила обозначить в меню блюда просто «мясо». Но он соглашается с этим. «Только пусть не считают его первосортным. Эта кляча была, разумеется, не лучшей в кавалерии, даже если она и не была старой!» Она сделала жест, которым она часто реагировала на речи, которые не желала слушать. Ван Геест вздыхает. «Сам себе я напоминаю водяное растение, которое растет на дне моря и никогда не видит дневного света и даже не знает, что такое свежий воздух. Морские впадины затягивают меня, колышет медленное течение, но я остаюсь невредим. Я даю укрыться и хищнику, и жертве, однако едва ли осознаю их существование. Они не волнуют меня. Не в этом ли истинная сила? Как вы думаете?» Капитан Менкен возвращает коробок спичек и смотрит на меня, ожидая остроумного ответа, но я слишком хорошо знаю ван Гееста, чтобы утруждать себя ответом. Капитану Менкену нечем заняться, и он, кажется, испытывает неловкость, находясь здесь. Он ведет себя учтиво, но соблюдает дистанцию. Нам он как-то признался, что ему невыносима ситуация, когда солдаты часто воюют с голодными гражданами прямо на улицах Майренбурга. Было немало серьезных происшествий. «Нам бы следовало наступать, — утверждает он. — Я убежден в этом. Но мы упорно продолжаем ждать кайзера. Но кайзер не придет. Майренбург может рассчитывать только на своих солдат. Бросив в атаку кавалерию, мы бы захватили эти позиции. Или могли бы их захватить. (Он отходит от нас.) Лошади слабеют, — бросает он. — А потом, вы, наверное, знаете, для каких целей их берегут».
Он доходит до тщательно заделанного окна с таким видом, словно надеется разглядеть в него врага. «Если они рассчитывали сломить нас голодом, то это им, видимо, удалось, не так ли?» Он — один из тех редких Майренбургских офицеров, кто действительно участвовал в боевых действиях. Фрау Шметтерлинг снова усаживается за пианино. Затем в гостиную входят Раканаспиа и граф Белозерский, их резкие голоса сливаются в низкий гул. Граф отпустил бородку, у обоих мужчин более озабоченный, серьезный вид, они стали неразлучны. Сейчас они спорят о чем-то метафизическом. На них надеты просторные меховые накидки, которые подчеркивают их татарское происхождение и придают им какой-то зловещий вид, контрастирующий с их смирным поведением. Граф раза два навещал Каролину Вакареску, хотя та преследует своими ухаживаниями капитана Менкена, Что его хотя и нервирует, но льстит самолюбию. Но все-таки чаще всего она одаривает своей благосклонностью Рудольфа Стефаника. Она сразу делает несколько ставок. Мы больше ничего не слышали о княгине Поляковой, правда, прошел глухой шум, что она будто бы сбежала из города и отдалась на милость своему бывшему любовнику Хольцхаммеру. Я справлялся о ней во всех отелях и пансионах, которые смог найти. Я по-прежнему боюсь, что она догадалась о моем вероломстве, и вскоре обнаружится, кто Алиса в действительности. Если представится случай, княгиня непременно выдаст меня. Она предаст нас всех. В эти дни в городском отеле проводились срочные совещания. Деловые люди Майренбурга должны были встретиться с генералом фон Ландоффом и членами его штаба, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Большой средневековый зал, украшенный позолоченной лепниной, наполнился шумом голосов и клубами табачного дыма. Собравшись у очага, старики принялись спорить. Они даже не сняли верхнюю одежду. Еще не прибыл ни один из представителей военного командования. Торговцы и банкиры продолжали изображать из себя экспертов по стратегическим вопросам. Пронесся слух, что эмиссар Хольцхаммера будто бы представил новый план перемирия, от которого генерал фон Ландофф отказался, сочтя его «совершенно неприемлемым». Шутки ради один хозяин металлургического завода утверждал, будто бы слышал, что все женщины младше двадцати лет будут отправлены болгарам. Моя малышка горько рыдала, когда я прошлой ночью рассказал ей об этом. Она, разумеется, не поверила ни единому слову, но я подозреваю, что она не смогла отказать себе в удовольствии разыграть небольшую мелодраму. Сейчас так редки развлечения. Я объяснил ей, что вся эта история — выдумка чистой воды, но зато я договорился с генералом фон Ландоффом, что получу для себя и для нее пропуск. Никто здесь ничего не знает о княгине Поляковой. «Вы все-таки не верите, что во всем этом есть смысл, не так ли?» — спрашивает Пападакис, открывая бутылку вина. — Вы ведете себя как безумец. Ну о чем вы пишете? Об этой девке? Раз я не желаю больше об этом слушать, так вам надо все это излить на бумаге. Так, что ли?» Майренбург всегда живет. От его крепостных стен были отброшены готты, гунны и все известные в Европе тираны. Город нерушим. Пападакис начинает наливать вино. «Дайте ему дышать, — говорю я. — Дайте мне дышать! Дайте нам всем дышать! Сеньор! Из-за болезни вы распространяете вокруг себя зловоние. Вы заживо гниете на моих глазах. Вонь, исходящая от вас, преследует меня день и ночь!» Клара присоединяется в гостиной ко мне. На ней черное пальто, которое она одолжила у Дианы, муфта и шляпка. Мы собираемся вместе прогуляться. Капитан Менкен надевает очки с дымчатыми стеклами и советует нам быть осторожными. У него выцветшие глаза и красноватые белки, как бывает у собаки, морда которой постоянно закрыта шерстью. «Преступность в городе достигла невиданных размеров…»
Мы посмеиваемся над ним, пробираясь по дорожке, проложенной в снегу. Лишившийся места слуга бредет недалеко от нас, ругаясь, что в наши дни никому невозможно угодить. Он исчезает в переулке Раухгассе, мы же идем в другую сторону, поворачивая к ботаническому саду. Охранники протоптали дорожки в саду, и мы идем по их следам. До нас доносится запах костра, идущий от ближайшей оранжереи с тропическими растениями. Белый дым стелется над заснеженной поляной, словно туман, закрывая небо стального цвета. Со стороны моравского квартала слышен звон колоколов. Большинство живущих там — католики. «Они молятся теперь четыре или пять раз в день», — говорит Клара. Ей хочется посмотреть, откуда берется этот дым, но я отговариваю ее. «Лучше не знать, что они там варят», — утверждаю я. «Неужели они стали каннибалами?» Она готова броситься прочь. «Кто-то бежит», — говорю я. Она дрожит как в лихорадке, глаза ее испуганно сверкают. Она пытается что-то сказать, но не находит слов. «Это ужасно, — произносит она наконец жалобно. — Что же теперь будет? Они съедят меня или изнасилуют, как вы думаете?» Мы поворачиваем к озеру. «И то и другое вполне вероятно», — откликаюсь я. Большинство деревьев спилено. Из них разводят костры. Однако свежий снег прикрыл пни, и можно подумать, что нет никакой осады и ничто с сентября не изменилось. Я медленно шагаю, наслаждаясь ощущением покоя. От голода у меня слегка кружится голова. Вдали под тяжестью снега обрушились стеклянные оранжереи. Деревянный остов их кажется совсем черным. От озера исходит крепкий запах мочи. Клара зажимает нос. «Это, должно быть, теперь канава для сточных вод. Полагаю, что они не могли больше сбрасывать нечистоты
«Я по натуре оптимист, господин Презан. Не знаю, к чему приведет иное отношение к происходящему». Я пожимаю протянутую мне руку. Она костлявая, а пальцы желтые от табака. Он возвращается на место, где стоит в очереди, и продолжает терпеливо ждать, выпрямив спину и теребя края своей мокрой шляпы. «А он славный, этот дядька, — говорит Клара. — Только почему люди так часто проявляют пассивность перед лицом несчастья и смерти? Они покорились судьбе с самого начала своего существования? Кажется, они так редко удивляются, не говоря уже о возмущении и бунте. Это не сердит вас?»
«Я как-то не думал об этом. Но если это и так, возможно, я вел бы себя примерно так же, как он. Мы находим решения, но так бывает до того дня, когда у нас уже нет больше никакого выбора. И тогда мы смиряемся с тем, что есть. Выбор, который сделал лично он сам, привел его в эту очередь. Сложившаяся у меня ситуация пока избавляет от необходимости сделать такой же выбор, как господин Презан. Возблагодарим за это небо, моя дорогая Роза». Найти фиакр невозможно. Приходится возвращаться пешком. Заходящее солнце затянуто клубами черного дыма. Вспыхнул пожар на Кёнигсаллее, и дым заполонил соседние кварталы. Госпиталь эвакуирован: лежащие прямо на земле на носилках раненые ждут, когда их отнесут в монастырь. Говорят, что случившееся — дело рук пироманов — женщин, которые, подражая коммунарам 1871 года, решили, что лучше превратить Майренбург в пепелище, чем сдать его осаждающим. Пожар скоро потушили и кое-кого из поджигательниц, которых считали виновными, арестовали. Толпы несчастных хлынули на дымящиеся развалины, чтобы согреться и растащить съестные припасы, которые еще могли сохраниться. В темноте прозвучало несколько выстрелов. Апатичная толпа двигалась по Фальфнерсаллее по направлению к дворцу Миров, и вот она попала под обстрел. Несколько раз грохнула пушка. Когда мы добираемся до Розенштрассе, наступает глубокая ночь. Вот-вот наступит комендантский час. Капитан Менкен внимательно всматривается в нас через очки. «А-а, вот и вы, в целости и сохранности!» Клара спрашивает у него, что происходит в городе. Он отвечает, что агенты Хольцхаммера подстрекают к беспорядкам. Их скоро задержат. Я замечаю, что в доме стало очень жарко. Фрау Шметтерлинг в страшном волнении появляется в дверях, ведущих в подвал. «Он поклялся, что всех нас поджарит! — вскрикивает она в отчаянии. — Умоляю, помогите. Это «месье» и Шагани». Капитан Менкен и я спускаемся в котельную. Паровой котел кипит так сильно, что кажется, вот-вот взорвется. В полумраке, по которому мелькают отсветы огня, стоят двое мужчин и бросают полено за поленом в раскаленную глотку печи. «Он не хочет ничего слушать, — охает фрау Шметтерлинг. — Он, не останавливаясь, добавляет топливо. Можно подумать, что он уже в аду!» «Месье» внезапно останавливается, тяжело дыша. Он делает знак своему другу Шагани продолжать свою работу. Старик удивленно смотрит на нас. Его изборожденное морщинами лицо выражает детский восторг. Он весь в поту. «Во всех комнатах уже тропическая жара», — говорит фрау Шметтерлинг. Капитан Менкен шагает вперед. «Мне кажется, уже достаточно. Нам надо экономить дрова». Он говорит тихим, с нотками сомнения, голосом. «Все это уже не поможет, — возражает «месье». — Теперь больше это ни к чему. Зачем им дарить наши дрова?»
«Так вы думаете, что Хольцхаммер победил?»
«Хольцхаммер победил». Впервые заговаривает Шагани. Не глядя на нас, он бросает кусок дерева, который держит в руках. Я узнаю его. Порой он развлекал девиц своими шутовскими выходками и кривляньем. Мускулистый, но не очень крепкий, Шагани — акробат в прошлом. Он тронулся когда-то умом, проявляя чрезмерную требовательность к самому себе и слишком большое недоверие к своим партнерам. В этот вечер он переоделся в красный, усыпанный блестками костюм. Он пятится к двери котельной. «Хольцхаммер победил. Его войска будут здесь еще до наступления утра». Мышцы Шагани, обтянутые красно-золотистым нелепым нарядом, напрягаются, словно пытаются вспомнить молодость. «Ведь это вздор, Шагани, — говорю я. — Какого черта вы устроили этот спектакль? Зачем вы испугали «месье»?»
Шагани принимается хохотать и прыгает на кучу дров, сваленных в углу котельной. Он пытается выполнить пируэт на одной ноге, но падает на спину. Поленья скатываются на него. Все больше заметно, что он пьян. «Месье» протягивает руки, чтобы помочь ему встать. «Не нужно его слушать», — говорит сухо фрау Шметтерлинг. — У вас выйдут из-за этого неприятности. Зачем вы сделали это? Зачем вы дали ему водку?» Она подходит к котлу и длинным металлическим стержнем переворачивает и ворошит дрова, пока огонь не становится нормальным. Она поворачивается, не выпуская из рук металлический стержень. «Месье» уже поднял Шагани на ноги. Старый акробат ощупывает суставы рук. Он ничего не сломал. «Еще не разучился падать, — замечает он и пристально смотрит на нас. — Разве вы не видите, что все кончено? Счастье изменило вам». Фрау Шметтерлинг замахивается на него черной кочергой. Он же словно танцор выгибает спину, затем, опираясь на «месье» и прихрамывая, направляется к выходу. Я наблюдаю, как он поднимается по ступенькам, которые ведут в сад. Там с некоторых пор находится несколько лошадей. Попугаи исчезли, нет больше орхидей. Капитан Менкен сбегает со ступенек в тот момент, когда к нему с вопросом обращается охранник. «Все в порядке, Гуйст», — говорит он. «Месье» смотрит, как удаляется его друг, затем вновь поднимается по лестнице и вытаскивает что-то из-под рубашки. Это наполовину пустая маленькая бутылка. Фрау Шметтерлинг хватает ее, качая головой, и с шумом роняет кочергу на запыленные плитки пола. Вместе с Менкеном я поднимаюсь по внутренней лестнице. «Они все сошли с ума, — говорит он. — Полагаю, это от голода и алкоголя. Кто может осуждать их за это?»
Обед для нас четверых, за неимением другого, состоит из морфина, кокаина и опиума. Это лучше, чем пища, которую подают нам внизу, и благодаря Кларе запасов наркотиков пока достаточно. Когда мы хотим согреться, то пьем старый коньяк. Спускаясь по лестнице в гостиную, мы видим на лестнице Вилке, которого туда вытащила служанка. «А я думал, пожар, — говорит он нам. — Только что стреляли, верно? А я задремал». Его крупное простодушное лицо опухло от сна. Язык у него заплетается. Из-под красного с белым халата торчат голые ноги. «Что нужно делать, мой птенчик?» — спрашивает он у фрау Шметтерлинг. «Все уже кончилось, — говорит она. — Мне жаль, что вас разбудили. «Месье» не удавалось справиться с котлом».
«Хотите, я пойду присмотрю?» — предлагает Вилке. «Уже все в порядке, — отвечает она. — Идите спать». Она целует его в щеку, и он послушно уходит. Я представляю, насколько он верен ей, как и «месье». Оба они довольно любопытная парочка мальчишек. «Я думал, что в город вошли болгары, — говорит он словно про себя, — вот они и начали стрельбу».
«А может быть, Шагани прав?» — обращаюсь я к капитану Менкену. Он непроницаем. Взгляд его скрывают темные стекла очков. «Маловероятно! — восклицает он. — Такой человек, как он? Нет, Хольцхаммеру не хватит одного дня, чтобы захватить город. Все это чепуха. Он ведь пьян в стельку». Лицо мое покрыто потом и сажей. Я поднимаюсь к Кларе, чтобы помыться. Слуга наливает мне воду в таз. Мы задыхаемся от жары. «Не прикасайтесь к трубам, — предупреждает меня Клара. — Я уже о них обожглась». Она показывает красные отметины на спине и на руке. Она приготовила на зеркале два рядка кокаина. «Используйте один», — говорит она мне. «Это перебьет аппетит перед обедом», — возражаю я. «Тогда используйте оба», — громко хохочет она. На ней нижнее белье с английской вышивкой. Ее белое тело, крепкие груди с крупными сосками покрыты испариной. Она брызгает на себя одеколоном из пульверизатора. «Уф! Этот Шагани чокнутый. Я всегда это говорила. Он ненавидит людей. Он бы всех тут нас сжег».