Бородино
Шрифт:
В донесении от 21 августа Кутузов сообщает царю о двух важных новостях: во-первых, к нему подошел корпус Милорадовича и, во-вторых, он ждет на «завтра», т. е. на 22 августа (3 сентября) московское ополчение. Это доводило численность русских войск, поступавших в распоряжение Кутузова, к моменту предполагаемого сражения примерно до 120 тысяч человек. 22, 23 и 24 августа (3, 4, и 5 сентября) Кутузов в сопровождении большой свиты осматривал позиции русских и французских войск и распоряжался укреплением Шевардина и отдачей приказов о сражении у созданного Шевардинского редута, где он решил замедлить движение неприятеля к левому флангу. А 24 августа (5 сентября) продиктовал и подписал диспозицию к предстоящему бою. Все силы, подведенные к Бородину и непосредственно участвовавшие в бою, кроме резервов, делились на две армии: 1-ю под начальством Барклая де Толли и 2-ю под начальством Багратиона. Обоим этим главнокомандующим армиями [Кутузов] давал широкую самостоятельность: «Не в состоянии будучи находиться во время действий на всех пунктах, полагаюсь на известную опытность… главнокомандующих армиями и… предоставляю
Но тут же Кутузов внушительно напоминает Багратиону и Барклаю о глубокой серьезности начинающегося великого столкновения: «При сем случае неизлишним почитаю представить гг. главнокомандующим, что резервы должны быть сберегаемы сколь можно долее, ибо тот генерал, который сохранит еще резерв, не побежден. В случае наступательного во время действий движения, оное производить в колоннах к атаке, в каковом случае стрельбою отнюдь не заниматься, но действовать быстро холодным ружьем (оружием- Е.Г.)». Есть и еще один пункт в этой диспозиции, который сообщается только двум «главнокомандующим» (командующим 1-й и 2-й армиями.
– Ред.) для их сведения: «в случае неудачного дела» генерал Вистицкий сообщит, по каким дорогам придется тогда отступать. К счастью, этим пунктом не пришлось воспольоваться: не русские, а Наполеон отступил первый с Бородинского поля…
Диспозиция явно рассчитана была на то, что где бы Наполеон ни начал свою атаку, хотя бы в центре, главный его удар падает на левый фланг, т. е. на части 2-й армии, подчиненной князю Багратиону. Для защиты левого крыла Багратиону даны были четыре корпуса пехоты и одна (27-я) пехотная дивизия и четыре кавалерийских корпуса. Центр (по диспозиции) защищается 6-м корпусом (генерала-от-кавалерии Дохтурова), правый фланг-2-м и 4-м корпусами (Милорадовича). И левый и правый фланги, и центр снабжены были крупными резервами. Войска центра и правого фланга подчинены были Барклаю 5.
Сверх обеих армий - 1-й (Барклая де Толли) и 2-й (Багратиона), над которыми Кутузов и должен был принять верховное командование с того момента, когда царь подписал 8 (20) августа 1812 г. указ сенату о назначении его главнокомандующим, у Кутузова вовсе не было в распоряжении другие «западных армий», хотя он и был назначен главнокомандующим «всеми армиями нашими» 6, т. е. также силами, бывшими под начальством Витгенштейна, Чичагова и Тормасова. Но от Витгенштейна оказалось невозможным что-либо отделить, так как он защищал дорогу в Петербург, и Кутузов не только ничего не получил от него, но еще должен был 23 августа (4 сентября) по «согласию» т. е. настоянию, военного министра отправить в помощь Витгенштейну восемь батальонов, стоявших в Твери, на которые он сам мог рассчитывать. Правда, к Кутузову уже подошел в это время корпус Милорадовича, и он ждал к 24 августа (5 сентября) еще московское ополчение. но вполне обученных и готовых к близкому бою солдат регулярных полков у Кутузова числилось пока всего около 103 тысяч человек. Восьми батальонов таких же прекрасно обученных регулярных войск пришлось неожиданно лишиться. Но ничего не поделаешь. И Кутузов, отправляя их в самый день начала шевардинского боя, с ударением подчеркивает в письме к Витгенштейну: «Я вам пишу сие во ста двадцати верстах от Москвы, где возложив упование мое на всевышнего и надежду на храбрость русских воинов, намерен я дать генеральное сражение коварному неприятелю. Главнокомандующий всеми Западными армиями генерал-от-инфантерии князь Голенищев-Кутузов» 7 .Чичагов на настоятельную просьбу немедленно послать ему в помощь свою армию ровно ничего не сделал и даже не ответил немедленно. Он мечтал о самостоятельных своих действиях на Волыни, в Литве и просто не обратил внимания на призыв Кутузова, так как чувствовал себя фаворитом царя. А Кутузов его убедительно просил, хотя формально имел право ему приказывать. Вот что он писал Чичагову, еще только приехав к армии: «Я, прибыв в армию, нашел неприятеля в сердце древней России, так сказать, под Москвою, и настоящий мой предмет есть спасение Москвы самой, а потому и не имею нужды изъясниться о том, что сохранение некоторых отдаленных польских провинций ни в какое сравнение с спасением древней столицы Москвы и самых внутренних губерний не входит». Полного повиновения и сочувствия Кутузов мог ожидать только от командующего 3-й из этих бывших «на отлете» от Кутузова «западных армий» Тормасова, благородного человека, патриота, сердечно любившего Кутузова [Кутузов писал ему:]
«Ваше высокопревосходительство согласиться со мной изволите, что в настоящие для России критические минуты, тогда как неприятель находится уже в сердце России, в предмет действий ваших не может более входить защищение и сохранение отдаленных наших польских провинций, но совокупные силы третьей армии и Дунайской должны обратиться на отвлечение сил неприятельских, устремленных против первой и второй армий» 8. И Кутузов уже приказывает Тормасову иметь в виду действовать на правый фланг Наполеона, так как именно правое крыло неприятеля непосредственно угрожает левому флангу русской армии. Но и Тормасову не удалось выполнить это желание главнокомандующего. Его армию, согласно желанию Чичагова, Александр присоединил к Дунайской армии, и обе эти армии стали под командованием Чичагова.
Итак, никакой помощи Кутузов от трех западных армий не получил. Рекрутов, приведенных Милорадовичем (14 1/2тысячи человек), и московских ополченцев Кутузов дождался. Письмо к Тормасову писано Кутузовым, как он сам заявляет, одновременно с его письмом к Чичагову. Он еще не знал тогда, что Александр лишил его своим распоряжением одновременно фактической помощи обеих армий: Тормасова и Чичагова. Конечно, ни рекрутов, ни ополченцев Кутузов и его штаб не могли вполне приравнять к регулярным войскам. Но грубо ошибается тот историк, который недооценивает боевого значения этих сил. Они уступали, конечно, регулярной армии и в выучке, но не уступали никому в героизме и самоотверженности. Вспомним, что сказал об этих людях, полуодетых, полуобутых, часто с пиками в руках вместо ружей, один из лучших маршалов и военных организаторов Наполеона - маршал Бессьер, и сказал это после того, как русские ополченцы и рекруты семь раз подряд выбивали французских гренадер из пылающего Малоярославца: «И против каких врагов мы сражаемся? Разве вы не видели, государь, вчерашнего поля битвы? Разве вы не заметили, с какой яростью русские рекруты, еле вооруженные, едва одеты шли там на смерть?» Этот «аттестат», данный врагом русским ополченцам и рекрутам 1812 г., не должен быть забыт: говоря эти слова, маршал Бессьер указывал хранившему мрачное молчание императору на поле, усеянное трупами французских гренадеров.
И ополченцы и рекруты, начавшие свою боевую карьеру под бородинским огнем, не обманули надежд Кутузова. Но царь и дворянство, повинуясь своим классовым побуждениям (прежде всего чувству классового самосохранения), не дали Кутузову полностью использовать всенародное одушевление, охватившее Россию.
Конечно, героизм регулярной армии, а также ополченцев и партизан восполнил потерю, которую нанесли Кутузову указанные распоряжения царя и происки Чичагова. Но если бы главнокомандующему удалось получить вовремя обе армии, которые он призывал и на которые имел полное право рассчитывать, то положение Наполеона после Бородина стало бы прямо критическим.
Дальше мы отметим, с каким живым интересом Наполеон принялся расспрашивать в разгаре кровавой битвы вокруг батареи Раевского взятого в плен израненного генерала Лихачева, которого ему представили,- правда ли, что Бухарестский мир нарушен и что война Турции против России продолжается. Слухи эти (отчасти распространяемые агентами самого Наполеона) ходили в Европе довольно упорно. Зачем ему понадобилось в столь спешном порядке получить более достоверные сведения? Если турки не воюют, значит молдавская армия Тормасова и Дунайская армия Чичагова уже идут на помощь Кутузову, и так как неизвестно, где они сейчас находятся (разведка у Наполеона во время похода в 1812 г. была плоха), то они могут неожиданно явиться на поле боя, особенно, если Кутузов затянет боевые операции. А своим военным опытом Наполеон очень хорошо понимал, что это значит, когда две свежие армии, уже поотдохнувшие, внезапно явятся с Дуная и Днестра и станут под начальство своего любимого вождя, который вел их к победам над турками. Ведь о поведении Александра и самого Чичагова относительно просьбы Кутузова о подкреплениях французы тогда еще решительно ничего не знали. Если Наполеон поверил ответу Лихачева, что никакой войны с турками уже нет, то простое благоразумие требовало немедленно после «успеха» на батарее Раевского поскорее кончать сражение, отойти и повыжидать.
Но Александр и его фаворит Чичагов избавил Наполеона от опасности, и у Кутузова оказался лишь тот резерв (довольно, впрочем, солидный), который был им выделен из его собственной армии, и был не меньше. если не больше, резервов Наполеона, считая даже с гвардией. А главное - изобилие снарядов и боеспособность артиллерии, так блестяще обнаруженная именно в вечерние часы, после отхода от батареи Раевского, делали положение Кутузова очень выигрышным,
Но царь и его сотрудники по управлению и ведению войны лишили Кутузова не только двух прямо ему подчиненных «западных армий», но и по мере сил старались сократить или обезоружить народ, живший в эти дни одной душевной жизнью с Кутузовым и готовый отдать жизнь за победу над ненавистным захватчиком.
Конечно, при своем громадном уме, при своем понимании натуры Александра и сановников, окружавших царя, Кутузов без труда догадался, почему у крепостных «поселян» чуть ли не с того самого момента, когда они начали активно обороняться от французских грабителей, велено было отобрать оружие, не давать им средств самозащиты, лишить этих средств. Мог ли он верить после этого, что ему дадут собрать ополчение в тех размерах, в каких народная масса готова была его дать. Будто мог после этого указа Кутузов удивляться тому, что случилось с крестьянами, желавшими помогать по мере сил регулярной армии, и о чем донес кавалерийский ротмистр Нарышкин: «На основании ложных донесений и низкой клеветы, я получил приказание обезоружить крестьян и расстреливать (так текстуально - Е. Т.)тех, кто будет уличен в возмущении. Удивленный приказанием, столь не отвечающим великодушному… поведению крестьян, я отвечал, что не могу обезоружить руки, которые сам вооружил, и которые служил.» к уничтожению врагов отечества, и называть мятежниками тех, которые жертвовали своею жизнью для защиты… своей независимости, жен и жилищ, но имя изменника принадлежит тем, кто в такую священную для России минуту осмеливается клеветать на самых ее усердных и верных защитников» 9. Александр, министр полиции Балашев, гнусный злодей Аракчеев, истязавший крестьян в своем поместье в Грузино,- все они не решались вооружить крестьян, боясь, что те повернут оружие против помещиков.