Бородинское поле
Шрифт:
жена и дочь, фашисты разбомбили. И если бы Нина и Наточка
остались живы, они написали бы в Москву. Эшелон их
бомбили в конце июня, то есть два месяца тому назад.
Позавчера Глеб получил из Москвы от сестры Вари письмо. В
конце была печальная фраза: "О Нине и Наточке никаких
вестей". Значит, правду говорила жена полкового интенданта,
которая ехала в одном поезде с Ниной и чудом осталась жива:
Нина Макарова и дочь погибли во
Витебска. Значит, правда, страшная, жуткая правда, с которой
нельзя примириться. И он не мирится, не желает, он не
согласен. Все врут - и жена интенданта, и эта певучеголосая
незнакомая женщина в соседнем отсеке вагона, и Варя. Нина и
Наточка живы, они спаслись из горящего поезда и долго-долго,
почти целых два месяца, добирались до Москвы. И наконец
добрались. Вот приедет он сейчас в деревянный родительский
дом на Верхней Масловке, а они уже там - Нина и Наточка,
будут встречать его...
Глеб Макаров с суеверной настойчивостью и упрямством
язычника внушал себе такую фантастичную, нереальную
мысль, точно заклиная судьбу, умоляя ее сотворить чудо. Он
не верил в чудеса, но сейчас ему до смерти захотелось, чтоб
свершилось чудо. Он от кого-то слышал или где-то читал о
чудодейственной силе самовнушения, и теперь, в самые
трудные дни своей жизни, прибегнул к неведомому и
неиспытанному. Так было легче на душе.
Он знал, что в Москве его ждут родные, которых он
известил телеграммой. В Ярославле в госпиталь к нему
приезжала Варя - любимая сестренка, средняя в семье
Макаровых. Младший брат Игорь, лейтенант-танкист, тоже как
и он, Глеб, встретил войну на западе. Последнее письмо от
него получено месяц назад. Краткая записка: жив, здоров,
бьем проклятую немчуру. Всем боевой фронтовой привет.
Варя показала Глебу Игорево письмо - оно было
датировано двадцать шестым июля. А сейчас на исходе август.
С тех пор от брата никаких вестей. Может, и в живых давно нет.
В Москву поезд прибыл вечером. Глеб вышел на темную
площадь вокзала, и Москва ему показалась необычной, какой-
то настороженной, непривычно погруженной в темноту. И
только яркий свет в метро вернул ему ощущение, знакомое с
детства. Но оно не было продолжительным: на "Динамо" Глеб
вышел из метро, встреченный, как и на вокзале, темнотой
притихшего, настороженного города. Столичный центральный
стадион "Динамо" угрюмо молчал, вздыбив в лунное небо
черные силуэты юпитеров. Что-то больно ударило по туго
натянутым
пробудились годы пусть не всегда легкой, но навеки
прекрасной юности. Сколько раз бывал он здесь, на трибунах
стадиона, в кипящем океане страстей болельщиков. Стадион в
его памяти хранился солнечным и восторженно шумным, как
праздник.
Воровски выползшая из облаков луна бледно осветила
самое высокое в этом районе здание - построенный перед
войной жилой дом авиаторов. Своей несколько неожиданной
архитектурой он напоминал Макарову канцелярский стол,
опрокинутый вверх ножками.
Ощущение нового, непривычного отвлекло его на какое-
то время от тревожных мыслей о семье, от того нравственного
напряжения, в которое он был погружен в последние дни и
особенно часы. Эти мысли и напряжение вернулись к нему
тогда, когда он знакомым проходным двором вышел на свою
улицу, пустынную и приумолкшую. Глеб ускорил шаги: он знал -
его ждут. Привычно нащупал в темноте кнопку звонка, нажал
ее и не услышал сигнала. Понял, что звонок не работает,
постучал.
Открыла мать - Вера Ильинична. Сухонькая, как-то
неожиданно состарившаяся, она прижалась к широкой груди,
уцепилась за кожаную портупею, заплакала тихо.
– Глебушка, сынок... Один остался.
Голос у Веры Ильиничны вообще был тихий и мягкий, а
теперь и совсем пропал, еле слышно.
"Один остался... Значит, не свершилось чудо, не
объявились жена и дочурка".
Он поцеловал ее седые волосы и сказал тоже тихо:
– Ничего, мама, ничего.
Потом обнял отца, расцеловались трижды, поцеловал
сестру и пытливо посмотрел на смиренно стоявшего в
сторонке молодого блондина, хрупкого телосложения,
стройного и бледнолицего. Догадался: муж Вари, тот самый
молодой и талантливый архитектор, который, по словам
сестры, рвется на фронт, а его не отпускают. Познакомились.
Зятя звали Олегом Борисовичем Остаповым.
Осмотрел большую квадратную комнату, тускло
освещенную керосиновым фонарем, висевшим под потолком.
Кое-что переменилось за два года, которые он не был в
Москве. Задержал задумчивый взгляд на фотографиях,
висящих на стене в простеньких рамочках. На одной, большого
формата, Глеб с Ниной, молодые, юные. Он - лейтенант-
артиллерист. Нина в то время только что окончила
педтехникум. Рядом другая фотография, меньшего размера.