Бородинское поле
Шрифт:
рассказывал то, что было близко и дорого ему самому.
Мальчик слушал с интересом, с обычным детским
любопытством, которое быстро иссякало. Он уставал, и Глеб с
досадой думал: нет, ребенок не может чувствовать того, что
чувствует взрослый. И вот Святослав, можно сказать, уже
взрослый. Надо показать ему Москву.
Было тревожно и даже боязно: а вдруг не поймет, не
почувствует того, что чувствует он, Глеб Макаров?
День стоял ясный и
уходящего августа. Многомиллионный город, уже почти
прифронтовой, казалось, жил обычной своей жизнью, внешне
сохраняя спокойное достоинство и выдержку. Так казалось
неискушенному глазу. Правда, на улицах военных было,
пожалуй, не меньше, чем гражданских, в парках и на
бульварах бегемотами лежали туши аэростатов воздушного
заграждения. Днем они "отдыхали", а по вечерам поднимались
в черную высь сторожить московское небо. На крышах высоких
домов стояли пулеметы, а на окраине города, на шоссейных
магистралях, щетинились сталью противотанковые надолбы.
Многие здания были нелепо разукрашены, точно на них
набросили маскировочные халаты. Глядя на этот камуфляж,
Глеб подумал: этим делом и занимается рвущийся на фронт
его зять - архитектор Олег Остапов.
Отец и сын шли по Москворецкому мосту в сторону
Кремля. Глеб сказал:
– Давай, сынок, постоим здесь. В юности я любил подолгу
стоять на мосту и любоваться Кремлем. - Они вошли в
каменную нишу, стали, облокотясь на прохладный бетон, и
Глеб продолжил: - Отсюда Кремль какой-то особый,
монолитный. Его схватываешь целиком, весь.
Сын молчал. Он сосредоточенно смотрел на множество
золотых солнц, которыми казались купола кремлевских
церквей, на Большой Кремлевский дворец, похожий на пароход
юношеских грез. На звездные башни, венчающие неприступно-
строгую зубчатую стену. Глеб вспомнил, как в юности, стоя на
мосту и глядя прикованным жадным взглядом на Кремль, он
ощущал необыкновенный подъем души, какой-то внутренний
взлет, блаженство и полноту бытия. Что чувствует сейчас этот
молчаливый, стройный, высокий юноша, одетый в военную
форму, - его сын, его надежда и будущее?.. Спрашивать было
глупо, а Святослав молчал. Потом повернул голову в сторону
Арбата, устремил взгляд на высокую башню Наркомата
обороны, то ли спросил, то ли сказал утвердительно:
– Завтра ты пойдешь туда. И тебе дадут назначение. Как
ты думаешь - опять командиром артполка?
– Возможно, - ответил Глеб, не чувствуя ни досады, ни
сожаления от того, что сын отвлек его мысли от Кремля.
ждал новых вопросов, но сын снова замолчал.
– Пройдем на Красную площадь? - предложил Глеб.
Святослав кивнул. На углу возле Александровского сада сын
спросил:
– А могли они остаться там, в тылу у немцев, мама и
Наташа?
Это был ответ на немой отцовский вопрос. Вот,
оказывается, что волновало сына.
– Конечно, могли. - И потом добавил уже твердо,
уверенно: - Скорей всего, так оно и есть...
Пусть хоть маленькая надежда теплится в нем, пусть
согревает душу и не дает ей зачерстветь.
И опять до самой Красной площади шли молча. Глеб
смотрел на строгие линии Дома Совнаркома, на легкую
громаду гостиницы "Москва". Эти здания строились при нем,
на его глазах. А когда ступили на отполированный подошвами
брусчатник Красной площади, сын спросил:
– Папа, а если откровенно: на фронте положение наше
очень тяжелое?
– Да, сынок, очень. Под Смоленском попали в окружение
две наши армии.
– А я слышал, что наши войска на смоленском
направлении перешли в контрнаступление и немцы в панике
бегут, - сказал Святослав.
– Разговоры, сынок, желаемое за действительное мы
часто выдаем.
– Да нет же, папа, это официально. Батальонный
комиссар у нас выступал. Он так и говорил: наши войска под
командованием генерала Жукова перешли в контрнаступление
под Ельней.
– Возможно. Частный контрудар - это еще не
наступление. Варя каждый день под Можайском роет окопы,
траншеи и противотанковые рвы. Это о чем-то говорит.
– Неужели дойдет до Москвы?
– Все может быть.
– Говорят, и нас пошлют на фронт. Скорей бы.
– Успеешь, сын, навоюешься. Сначала научись...
– А может случиться, что и не успею. Вот будет обидно,
если война кончится, а мы и не понюхаем пороху.
– Такого не случится, - грустно сказал Глеб.
– Главные бои
впереди. Далеко враг зашел, по доброй воле обратно не
пойдет. Придется выколачивать. Накопим силы, дай время.
– А может, как в двенадцатом году, при Наполеоне, сами
побегут. Выдохнутся и побегут, - сказал Святослав солидно.
–
Я недавно "Войну и мир" перечитал. Заново, внимательно, не
так, как в школе. Мне думается, в истории все повторяется. Не
в деталях, а в принципе, в общих чертах. И дедушка, между
прочим, такого же мнения... А ты знаешь, папа, дедушка наш
рассуждает, как философ или как нарком.