Бородинское поле
Шрифт:
командир, - ответил Глеб.
– Как же это? Он же совсем ребенок, - певуче-испуганно
пропела Вера Ильинична.
– Это Святослав-то ребенок? - выпрямился Трофим
Иванович и расправил плечи. - Святослав будет самым
главным героем в семье Макаровых. Помяните мое .слово.
Твердый мужик, с характером и башковит. Серьезный мужик.
– Ай-яй, что ты такое говоришь, отец. Мужик... Да какой
же он мужик - дитя еще, - возражала Вера Ильинична.
–
сдавался Трофим Иванович.
В это время по радио объявили воздушную тревогу.
– Ну вот, опять пожаловали, все им неймется, - с
добродушием молвил Трофим Иванович.
Глеба поразило совершенное спокойствие всей семьи, с
которым был воспринят сигнал воздушной тревоги.
Он поинтересовался:
– Что в таких случаях мы должны делать?
– А ничего, - ответил отец. - Первое время бегали в
метро. А потом надоело, обвыклись.
– Вообще, положено идти в убежище, - сказал Олег.
– На
крышах домов остаются дежурные. Обычно немцы
разбрасывают мелкие зажигательные бомбы. Мы живем на
улице Чкалова. В нашем доме бомбоубежище. Иногда
спускаемся туда.
– Нам, пожалуй, надо бежать в метро, чтоб после отбоя
сразу домой, - заторопилась Варя.
– И то правда, бегите, - согласилась Вера Ильинична.
– А
ты, Варя, завтра как? Опять на трудфронт?
– Да, как всегда, - ответила Варя. - Ты, Глеб, надолго
задержишься?
– Завтра попробую повидаться с сыном, - ответил Глеб.
–
А послезавтра с утра - в управление кадров. А там - куда
направят. Надо полагать, сразу на фронт.
Глеб проводил Варю и Олега на улицу. Было довольно
тепло. Небо очистилось от туч, и высокая яркая луна как-то
отчужденно и ненужно висела над Москвой. Острые лучи
прожекторов, как гигантские шпаги невидимых рыцарей,
скрещивались в вышине. На западе, в стороне Сокола, ухали
зенитки. Глеб видел разрывы снарядов. Потом неожиданно в
скрещении лучей сверкнул серебряный крестик вражеского
самолета. "Ага-а, попался, ворюга", - мысленно торжествовал
Глеб, но вдруг самолет как-то бочком скользнул в сторону,
провалился вниз и исчез из скрещенных лучей. Прожектора
лихорадочно заметались по небосводу, но не могли нащупать
фашиста. Там же, за Соколом, гулко ухнула земля, и Глеб
понял, что это не зенитки, а сброшенные с самолета бомбы
разорвались. Он постоял еще с минуту и потом ушел в дом.
В свои восемнадцать лет Святослав Макаров выглядел
вполне взрослым мужчиной. Высокого роста, широкоплеч, как
и
матери не только черты лица, но и нежность, доброту. Его
светло-карие материнские глаза с характерным прищуром
смотрели на мир открыто и доверчиво. Но стоило юноше
рассердиться, выйти из равновесия, как те же глаза темнели,
источали огонь ожесточения и ярости.
Как в школе, так и в военном училище он не был в числе
первых по успеваемости, хотя учился довольно ровно, как
говорится, на твердую четверку, ничем особым не выделялся.
Но было в нем нечто такое, что как магнит притягивало к нему
друзей. Возможно, какая-то откровенная честность и доброта в
отношениях с людьми, чувство товарищества и беззаветная
верность дружбе притягивали к нему ребят.
Глеб Макаров сам себе признавался, что плохо, вернее,
недостаточно знает сына. Тому были свои причины, быть
может, не столь уважительные, но все же объективные -
частые переезды из города в город, большая занятость по
службе. Восьмой и девятый классы, то есть перед тем как
поступить в военное училище, Святослав кончал в Москве, и
жил он в то время у дедушки.
Они не виделись больше года, и Глеб нашел, что за это
время сын сильно изменился: плечистее стала фигура,
спокойное круглое лицо не просто загорело, а возмужало, что-
то самостоятельное и твердое появилось во взгляде. Тонкие
брови стали еще круче. "До чего же он похож на Нину", -
грустно подумал Глеб.
По просьбе Макарова-отца начальник училища разрешил
курсанту в порядке исключения уволиться до 22.00, то есть на
весь день.
Когда они вышли за ворота училища, Глеб подумал: куда
идти? Это был не простой вопрос. Их встреча могла оказаться
последней - Глеб это отлично понимал, - поэтому
предоставленное им время надо было использовать так, чтобы
эта встреча навсегда осталась в памяти сердца.
Глеб Макаров любил Москву, как он считал, особой,
неповторимой, лишь ему одному доступной любовью. Москва
для него была не просто городом, где он родился, где прошли
его детство и юность, Москва была частицей его сердца. И чем
дальше он от нее находился - в степях Забайкалья или в лесах
Белоруссии, - тем острее он это чувствовал. Москва жила в
нем самом, как душа, постоянно, неизменно, всегда.
Когда Слава был маленьким, Глеб, приезжая с семьей в
отпуск в столицу, водил сына по Москве, показывал и