Боруэлла
Шрифт:
Нет, ну мог он придумать меня, например, той же маленькой девочкой, но с бицепсами… трицепсами и четырицепсами? Я показала язык. Мол, моя сила — в нём, так что поосторожней со всякого рода угрозами! Не знаю, проделал ли Боря такой мыслительный путь или нет, но пусть не салфетку, а полотенце он мне дал. Как культурный человек, я постелила его на табуретку, и для собственного удобства забралась на неё с ногами. Боря в это время стоял у плиты. Это даже хорошо, что он моих махинаций не видел — не люблю быть культурной напоказ.
— Нам хватит? —
— Если ты перестанешь есть, когда я скажу «стоп», то хватит, — заверила его я.
Боря подозрительно посмотрел на меня и поставил тарелку на стол. Я резким жестом придвинула её к себе, взяла в одну руку вилку, в другую — ложку и набросилась на еду. Боря за стол не садился и был несколько озадачен. Затем взял другую тарелку и насыпал себе раз в пять меньше, чем мне. С возрастом желудок уменьшается, что ли?
…Эх, плохо, конечно, быть человеком, можно даже сказать — это худшее из наказаний, но вот кое-что хорошее в этом есть. Например, еда. И ещё… еда. Мы с едой просто созданы друг для друга, это я поняла сразу!
Правда, через какое-то время мне стало сложно махать ложкой и вилкой. Дело не в том, что руки устали — устал, видимо, желудок. Но в тарелке-то оставалось ещё больше половины!
Это с непривычки, наверное. Пройдёт. И я стала ждать, когда пройдёт, и я смогу снова погружать внутрь плоды кулинарного мастерства Бориной мамы. Чтобы чем-то себя занять на это время, я решила обратить внимание на Борю. Он жевал котлету и над чем-то хихикал.
— Чего это ты смеёшься? — спросила его я.
— Бодуэдда, — сказал Боря с набитым ртом. — Фамое дудацкое имя, кофорое я флыфал…
— Ты ещё маленький, и мало чего вообще флыфал за свою жизнь, — обиделась я. Такую задумку не одобрить! Это имя было самым оригинальным из того, что я придумала за последние годы!
— Тоже мне, бабушка всезнающая, — обиделся в свою очередь Боря.
— Разговаривай со мной на «Вы», — уточнила я.
После чего мы стали активно дуться друг на друга. Это занятие показалось мне слишком утомительным. Боре, по-моему, тоже надоело.
— А ты всегда такая вредная? — спросил он.
— По нечётным дням и праздникам, — пискнула я, вспомнив лестницу.
И мы рассмеялись.
Закипая, шумел чайник — самая мудрая, рассудительная и добрая посудина с повышенным уровнем коммуникабельности. Психолог, одним словом.
Мне вдруг стало так легко, как будто я была в каком-то далёком путешествии и вернулась домой. К родственникам. Своим…
Мысли перебил Борин папа, ворвавшийся на кухню.
— Бори в сборе! — многозначительно громыхнул он, и, смеясь, снова ушёл.
Так вот, вернулась я домой, к родственникам, а они все хором взяли и поглупели.
— Что это с ним? — спросила я Борю, кивнув в сторону исчезнувшего.
— А что? — в свою очередь недоумённо спросил Боря.
Я махнула рукой. Всё ясно. Яблоко от яблони… далеко бочку не катит. В принципе,
Тут мои мысли плавно переключились на остатки питательных элементов, неравномерно нагромоздившихся в моей тарелке. Боря-то уже давно всё съел и частенько переводил взгляд на мою посуду. Любому ясно — отобрать хочет! И доесть!
Громко выдохнув и тряхнув при этом головой, я с деланным энтузиазмом набросилась на кашу с котлетами. Они — и каша, и котлеты, ко мне за это время охладели. Не было прежнего взаимопонимания. Тем хуже для них! И я жевала ещё активней. Боря смотрел на меня с некоторой опаской.
— Может, ты остановишься, а? — умоляюще сказал он.
Ага, думает, сейчас я всё доем, а ему не достанется! Нет, Боря, не бывать сему никогда! Это придавало мне уверенности. Да, я слаба в этом немощном тельце, но сила мысли способна превратить желаемое в действительное!
…Не знаю, что побудило меня перебраться с табуретки вниз и разлечься на полу, среди хлебных крошек, раскинув руки в стороны. Вдалеке — где-то на уровне горизонта, маячили две босые Борины пятки. Они показались мне знамением жизни, так стремительно отдаляющейся от меня…
Как это символично — оказаться на полу второй раз за сегодняшний день. И, главное — по причине, прямо противоположной предшествующей!
Умирать лёжа было удобней и… традиционней. А я не хотела нарушать традиций этих странных созданий природы в такой ответственный для меня момент. Я ясно представила себе надпись на надгробном памятнике. Красивыми золотистыми буквами. Вот так вот:
БЫЛА ТУМАНОМ, ЧЕЛОВЕКОМ УМЕРЛА!
15.09.02–15.09.02
Я даже всхлипнула от жалости за себя.
— А я говори-и-ил, — поучительно и протяжно вывел Боря.
Не оплакивай меня, мальчик! Пока ещё я жива. Хоть жить осталось мало…
— Обожралась, — утвердительно сказал Боря довольным голосом.
Да разве это нужно говорить в такие минуты? Насколько я знаю, правильней — сказать что-то вроде: «Не желаешь ли помолиться, дочь моя?» Хотя какая я Боре дочь? Тогда не «дочь моя», а «сестра моя», например. Но какой из Бори брат? «Не желаешь ли помолиться, хоть ты мне и не родственница?»
— Умираю… Произнеси какую-то историческую фразу… — шёпотом намекнула я Боре. Попыталась приподняться на руках, чтобы не только слышать, но и видеть, но тут же грохнулась в исходное положение.
— Молилась ли ты на ночь, Боруэлла?! — выпалил Боря громко и радостно.
Что же, тоже неплохо. Только к чему этот весёлый тон? Впрочем, я уже начала догадываться, что смех — это у него хроническое. Даже, скорее, какая-то генетическая болезнь, передающаяся по мужской линии.
Боре произносить исторические фразы, видимо, понравилось. Помолчав немного, он продолжил: