Босиком по битым стеклам. Сиротка из Больших гулек
Шрифт:
– Помилуйте! Помилуйте, господин хороший! – к онемевшей от страха Елене, подскочила какая-то незнакомая женщина, полная, пышная, точно сдобная булочка с изюмом. И пахло от той женщины соответственно – свежей выпечкой, молоком, мёдом и свежестью. Подскочила и обняла ее нежно, как родную.
Даже на первый взгляд выглядела эта селянка куда как опрятней давешних дворян, кучковавшихся поблизости и сверлящих Елену горящими взглядами.
– Дворян? – озадачилась Елена, ёжась под неприязненными взглядами окружающих – Дворян, мать вашу!
– Ты как обращаешься
– Ваша светлость! – вкусно пахнувшая тетка и впрямь бухнулась на колени. Её лицо вспыхнуло алым – от подбородка до корней волос, то ли от страха, то ли от волнения – Простите мня, ваша светлость! Мы люди тёмные, манерам не обученные! Не от дерзости я, от незнания! Простите сиротку, господин хороший! Слабая она, дурная совсем, всю жизнь такой живет.. Недотёпливой. Да и не разговаривает почти. Видать, Ама мало ума отпустила ей при рождении – да вы, господин, кого угодно, спросите, здесь все знают – Арлена, она всегда такая – полуумная, на голову скорбная!
– Не разговаривает? – брови герцога вздёрнулись вверх, всё так же надменно и строго – Не сказал бы. Болтать она, как раз – таки, горазда. Н-да!
Но всем было заметно, что взгляд вельможи, охвативший пышную фигуру женщины, слегка подобрел. Любил, видать, герцог пышнотелых красоток – лицом гладких, да кожей – белых. А от этой, вдобавок, и пахло приятно.
Почему-то подумалось Елене, что жена у герцога совершенно иная – противная, вздорная бабень, мосластая, с лошадиным лицом. Породистым таким, длинным, как у тех, мужеподобных тёток, что прогуливаются под радужными флагами сексуальных меньшинств. Или, наоборот – смазливая и белокурая модель, с ногами от ушей и непомерными амбициями. У подобных дамочек и характер соответствующий – стервозный, для семейной жизни – неподходящий.
Цепляясь, как утопающий за мягкие руки вкусно пахнувшей женщины, не побоявшейся вступиться за неё перед аристократами, у которых, обычно, с чернью разговор короткий, Елена вновь гордо вздёрнула подбородок – высоко, как учила её бабушка.
– Во, даёт деревенщина! – восхищённый голос невысокого прорезал тишину – Да, уж! Как держится!
И герцога проняло – не по чину, видать, было какой-то там селянке плечи прямить, да подбородки вздёргивать. Место таких, как она – в грязи, под ногами, у лошадиных копыт, в поле, аль в сарае, господ развлекая, вместо шлюхи купленной.
– Двадцать плетей. – уронил герцог, мазнув равнодушным взглядом по растерзанной одежде дерзкой девчонки – Но, смотрите мне – до смерти не забейте. И не уродуйте!
Елена рванулась из тёплых женских рук, точно лиса из железных челюстей капкана. Но, поздно!
Подоспели подручные того самого, невзрачного и мигом скрутили – ни дыхнуть, ни чихнуть, и головы не опустить.
Невзрачный скользнул по испуганному лицу девушки безразличным взглядом, мазнул таким же взглядом по оголившейся груди и..
– Ох, мать моя женщина! – мысленно всхлипнула Елена – И этот туда же! Они что, все тут озабоченные?
Где,
Двадцать плетей – это много! Она после парочки ноги протянет и Богу душу отдаст!
Взгляд невзрачного стал острым и подозрительным. Он протянул руку и ухватил Елену за разорванный ворот. Девушка забилась в руках подручных, но те держали её крепко. Тогда она клацнула зубами, намереваясь вцепиться очередному претенденту на своё тело этими самыми зубами в пальцы, но мужчина легко отшвырнул её в сторону, сорвав с шеи жертвы блестящий медальон округлой формы.
С мгновение, не больше, он всматривался в безделушку, затем, опомнившись, громко крикнул, обращаясь к герцогу, совсем было, выехавшему за ворота.
– Господин! – окрик невзрачного прозвучал неожиданно для всех – и для троицы давешних уродов, вознамерившихся присутствовать при экзекуции, и для симпатичной женщины, вступившейся за несчастную, и для самого герцога, и для его окружения.
Недовольно фыркнув, понукаемый твёрдой хозяйской рукой, остановился угольно-чёрный жеребец, льдистый взгляд колко упёрся в невозмутимое лицо невзрачного, хищно загнутый, крючковатый нос, дернулся и обвис, тонкие губы недовольно скривились.
– Что-то неясно, барон? – голос герцога звучал неприязненно и глухо. Судя по виду вельможи, ему до чёртиков надоели и дворяне, и крестьяне, и этот невзрачный с деревенской девкой, глупой до тупого бесстрашия. Вон, она, дура деревенская, и теперь стоит, плечи распрямив и глаза сузив. Ноздри тонкого носа раздуваются от гнева. Герцогине пристало держаться столь дерзко, а не какой-то там селянке из деревушки Большие Гульки. Стоит и не ведает о том, что достаточно одного слова крючконосого и голова вилланки, отделившись от тела, скатится в пыль, под копыта его горячего коня.
Или, ведает? Тогда, на что рассчитывает, глупая?
Невзрачный, названный «бароном», точно почуяв нетерпение господина, мигом скакнул к герцогу и что-то быстро зашептал, припав к стремени и сунув в руку вельможи ту самую безделицу, конфискованную у селянки.
Елену в этот момент уже прикручивали к столбу, заломив руки вверх и разорвав несчастное платье еще и на спине.
Но заметить, как барон Рельт показывает герцогу медальон, девушка успела.
– Ворованный, не иначе! – ахнула Елена, борясь с подступающей тошнотой и головокружением – Сейчас не только плетей всыплют, но и ещё чего-нибудь придумают, позаковырестей! Руку там, отрубят, или – голову!
Ей было хорошо заметно, как в великом удивлении приподнялись брови герцога, как распахнулся его рот, колыхнулись длинные усы и взгляд, всё тех же, льдистых глаз, упёрся в пышнотелую тётку.
– Ты! – разворачивая коня, герцог ткнул пальцем в заробевшую селянку – Подойди! А вы, все – вельможа кивнул на свою свиту – вон!
Елена осталась стоять, зажатая между двух солдат или, как их там ещё называют – крупных, наглых мужиков, воняющих чесноком, бряцавших железяками и лапающих её не только взглядами, но и руками.