Боя часов я так и не услышал
Шрифт:
Впрочем, теперь, когда его восстановили в должности и вернули в Клинику все должно поменяться. Совсем скоро здесь не будет этих ужасных аппаратов искусственного жизнеобеспечения, искусственной вентиляции легких, капельниц, пульсометров и прочего чудовищного оборудования. Во всяком случае, Кальцер непрозрачно намекнул ему об этом. Пара месяцев на Ферме, и все пойдет на лад. Что не говори, а терять ему уже почти нечего – слишком долго Клиника кормила его завтраками, обещая всю необходимую помощь. И вот, к чему это привело.
Виктория Ауттенберг возникла в гостиной следом за ним.
– Доброй ночи, доктор Кестнер, – сухо произнесла она, зевнув, – Или, правильнее сказать: доброе утро?
– Не называйте меня доктором, – отмахнулся Рейнхольд, искренне надеясь, что она не заметила, как он пялился на нее со спины – Вы же знаете, что я совершенно ничего не понимаю в медицине.
– И, тем не менее, в Клинике вас очень ценят. Особенно, после того, как вы изобрели эту штуку…
«Изобрели эту штуку». Да уж, хорошая краткая хронология последних десяти лет его жизни. Авария, болезнь Катрин, развод с Мелиссой, бессонные ночи в лабораториях и мастерских, чтобы медсестра, отправленная в его дом Фермой Трупов сказала: «Славная вышла штука. Вы молодец».
Он постарался улыбнуться.
– Да, спасибо. Как себя чувствует Катрин?
– Сегодня без изменений, – покачала Виктория очаровательной головкой, – И хочется верить, что все будет так же.
– Ну, уж нет. Я буду надеяться, что она выйдет из комы, – сухо сказал он, – Тем более что ее болезнь…
– Нет-нет, я не это имела в виду, – вспыхнула девушка, и на ее щеках проступил очаровательный румянец, приложив ладони к горлу, будто на шее ее затягивалась невидимая петля, – Конечно, я хотела сказать, что…
«Черт, приятель, прекрати пялится на эту красотку, – одернул он себя, – Ты – взрослый человек, у которого куча своих проблем. Не нужно добавлять еще. Но, она хороша. Этого не отнять»
– Все в порядке, – соврал Рейнхольд, – Простите, если слишком резок. Сегодня слишком тяжелый день. Я немного на взводе.
– Клиника снова начала прием гостей? – она прекрасно знала ответ, но все равно спрашивала. Человек, отправленный Кальцером не только должен заниматься его дочерью, но и быть в курсе всех новостей Фермы.
– Что-то вроде того. Вам же известно, – грустно улыбнулся он, покачиваясь от усталости, – Так зачем спрашивать?
– О, герр доктор, мне известны только кое-какие мелочи, ничего важного, – ему искренне захотелось верить, что в медицине она разбирается лучше, чем врет, – Общие черты, да…
– Я понимаю, – сказал Рейнхольд, расстегивая воротник рубашки, – Не будем об этом. Раз уж мне удалось вырваться на несколько часов из Клиники, можете отдыхать. Машина за мной придет в шесть. Так что, у вас есть время поспать, если хотите.
– В этом нет никакой необходимости, – ответила Виктория скорее испуганно, чем удивленно, – Тем более, что господин Кальцер…
– Никто не узнает, если вы вздремнете, и оставите меня с дочкой наедине, – отозвался Рейнхольд твердо, – Обещаю. До вашего прибытия, я заботился о Катрин сам, так что не волнуйтесь. Я опытный, я справлюсь.
– Зовите меня сразу, если что-то понадобится, – протянула она неуверенно, и Рейнхольд кивнул головой.
– Обязательно. И спасибо за все.
Да, кажется, Кальцер держит в кулаке не только весь персонал Клиники, но и сторонних сотрудников. Интересно, как дорого этой девчонке придется заплатить, если с Катрин что-то случится? Отправится ли она на нижние этажи, или будет что-нибудь более серьезное? Во всяком случае, пока за Катрин отвечает Клиника, ему можно не переживать. Нужно думать, думать и думать. Это всегда получалось у Рейнхольда лучше всего.
Он прошел в ванную комнату, скинул с себя пропахший моющим средством свитер, помятые брюки и долго стоял под ледяным душем, пока дыхание не перехватило окончательно, а пальцы не свело судорогой. Не слишком полезная процедура, но зато позволит отогнать сонливость, хоть ненадолго. Теперь нужно заглянуть к Катрин, а после заняться самыми необходимыми вещами. Собрать все чертежи, наработки, модели и инструкции, над которыми пришлось корпеть последние годы.
Рейнхольд растерся жестким полотенцем и с мрачным видом изучил свое измученное отражение, под глазами которого пролегли огромные черные круги. Да, пройдет немного времени и поездка в РИО понадобится ему самому. Вот это будет действительно забавно.
– Обхохочешься, – мрачно сказал он сам себе, переодеваясь в домашнее, – Просто животики надорвешь.
Комната Катрин была самой дальней. Когда-то это была ее детская, но теперь она превратилась в настоящую больничную палату, где по стенам свисали провода, горели мониторы, светились экраны и слышался равномерный тихий гул. Электричество поддерживало жизнь в этом маленьком изувеченном ужасной аварией хрупком теле, снабжая кровь кислородом, поднимая и опуская грудную клетку, заставляя сердце дробно стучать, хоть и через силу.
Проклятый черный джип, вылетевший с проезжей части не просто ударил ее капотом – он впечатал ее в дерево, а потом, протащил Катрин по инерции еще десять метров, превратив ее позвоночник в настоящее крошево. Что стало с тем ублюдком, что был за рулем? Как там его звали? Кажется, Альфред Батуум. Торчащие во все стороны седые космы и татуировка в виде черепа на правой щеке запомнились ему навечно. Что там у него? Пожизненное? Инъекция? Электрический стул? Да, как бы не сложилась его судьба, он все равно легко отделался. В отличие от Катрин. Разрывы внутренних органов (топор мясника и то рубит гуманнее), повреждение черепа (будто кто-то наступил стальным сапогом на скорлупу гнилого ореха), открытые и закрытые переломы (кости, похожие на стебельки измятой травы, торчащие из белой кожи) – Рейнхольд всегда содрогался от воспоминаний, когда переступал порог бывшей детской комнаты. Сложенные аккуратной горкой любимые игрушки Катрин смотрели на него из всех углов, заставляя сжиматься сердце. Но он так и не сумел избавиться от них, хотя и трижды пытался. Может быть, люди из Клиники сделают это за него? На самом деле, это было бы просто чудесно.