Боярин Волк. Живи, брате!
Шрифт:
Он не успел домечтать, как увидел выезжающих из леса им наперерез воинов, явно желающих им помешать. Благо, их было вдвое меньше.
– Яа-ал-ла! – в отчаянии завизжал хан и стегнул коня.
За шумом и грохотом битвы Сергий, находящийся ближе всех к половцам, ничего не услышал, только увидел разинутый в бешеном крике рот ханича. Только рванули половцы, вопреки ожиданиям Сергия, вовсе не на встречу его десятку, а к ставке князя. Видно, не восприняли всерьёз вдвое меньших по численности русов. Удар десятка латной конницы был силён, шестеро половцев, не успевших достать луки, свалились в пыль замертво, но и двое воев Сергия сползли с сёдел, а третий, хоть в седле и удержался, но был, по всему видать, уже не боец. Всё это Сергий увидел краем глаза, уворачиваясь от секущего удара половца, нацеленного поверх его щита слева направо, и рубанул из-под руки промахнувшегося половца снизу вверх так, что сшиб шлем с его головы, и, не останавливая руки, в угон второму, тоже промахнувшемуся из-за его нырка, рубанув его куда-то в область загривка. Рядом десятник Кузьма Вяхирь тоже срубил своего противника, но половцев всё равно было больше, и они упорно лезли к стану князя. Сергию и Кузьме приходилось практически вдвоём сдерживать их, пятерых, остальных связали боем, и они не могли ничем им помочь. Кузьма срубил ещё одного, но и сам упал на гриву коня, получив удар по плечу, и конь вынес его из боя с безвольно повисшей рукой. Сергий остался один против четверых. Один из них, правда, был подранен Кузьмой, но боя не покинул, хоть и отвлекался иногда на рану. Умения Сергия хватало только на то, чтобы связать их боем, ни о какой победе над кем-то определённым и речи не было, но даже для этого он вынужден был постоянно пятиться назад, бросая коня то влево, то вправо и перекрывая одним из противников дорогу другим. Бесконечно это продолжаться не могло. Слава богу, обернувшись на миг, Сергий увидел, что дядька ссадил княжича. Видимо, с этого места стало плохо видно, что происходит впереди. Неожиданно противник у него остался только один – тот самый ханский сын (подханок – как про себя назвал его Сергий), а трое потянули из-за спины луки. Сергий понял, что передвигаться на коне так быстро, чтобы защитить княжича, как на ногах, он не сможет, поэтому, одним махом соскочив с коня, шлёпнул его несильно плашмя мечом, чтобы он отбежал. Конь подханка вознамерился было цапнуть его зубами, но, получив мечом плашмя по уху, закричал от боли, встал на дыбы и скинул хозяина. Тот, вопреки ожиданиям, не свалился мешком, как можно было подумать, а мягко спрыгнул на ноги, успев вытащить ноги из стремян, и, ощерившись, кинулся на Сергия. Сергий было порадовался тому, что, подставляя ханскую спину, он избежит опасности. Но подханок с мерзкой улыбкой неожиданно кидался то влево, то вправо, а то и вовсе приседал, и именно в этот момент один из лучников пускал стрелу, потом бросался в атаку… И всё начиналось сначала. Кричать было бесполезно – за грохотом и шумом боя услышать хоть что-нибудь не представлялось возможным. Первые три стрелы Сергий поймал на щит, но четвёртая неожиданно ударила его под руку и ожгла бок, будто плетью, его даже развернуло слегка, из-за этого и хитрый удар подханка, видимо, заранее отработанный одновременно с попаданием стрелы, пропал зря, но рассердил Сергия своей подлостью. Он сделал обманное движение, будто собираясь концом меча полоснуть подханка по бедру, но, сделав круговое движение, рубанул сверху, между плечом и шеей, когда противник опустил щит, прикрывая бедро. Раздался хряск и почему-то визг, как будто железом полоснули по стеклу. Меч Сергия застрял в доспехе намертво, и сколько Сергий ни тянул и ни дёргал его, сидел в доспехе хана, как прибитый. Пока он возился, две стрелы ударили его в грудь, а одна, вроде бы, просвистела мимо, а вот бросок копья или чего-то другого, скорее всего, боевого топора, он проворонил, отвлекшись на стрелы, ещё и потому, что оступился и начал падать назад с единственной мыслью и запоздалым сожалением.
– Княжич!!!
Удар был так силён, что он выпустил меч, всё ещё торчащий в противнике, и опрокинулся назад, под ноги опомнившимся, наконец, гридям, и белый свет перед его глазами померк.
Богун, старый вояка и бывший полусотник, был раздражён не на шутку решением князя взять княжича с собой, мотивируя это тем, что мужу и будущему князю с младых ногтей надо постигать науку управления людьми и знать жизнь со всех сторон, а не только с лицевой, гладкой. С этим-то и Богун был согласен, но тащить ребёнка в сечу считал преждевременным – ребёнок же, а как оно повернётся, неизвестно, судьба-то переменчива. Конечно, и на стольный град напасть могут, но то отдельный случай, да и вообще жизнь теперь такова, что не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь. Но тащить ребёнка с собой, тем более потворствуя его капризу – где такое видано?
Так бухтел себе под нос старый вояка, а ныне дядька-пестун княжича Брячислава. Князю, ясное дело, он ничего подобного бы не сказал, но про себя душу отводил. Естественно, не забывая внимательно посматривать вокруг – мало ли что, княжич-то, на нём. Когда половцы пошли в атаку, княжич потребовал взять его на плечи. За воями и в окружении гридей видно ему, конечно, ничего не было. Пришлось посадить. Но вертеться по сторонам с княжичем на плечах было неудобно, да и княжич начал сердиться. Богун рыкнул, конечно, на гридей, чтобы смотрели в оба, но хватило этого ненадолго, вскоре они опять расползлись в стороны и вытянули шеи, пытаясь рассмотреть, что там и как. Вскоре основные события переместилась вправо, на стык головного и полка правой руки, и смотреть стало не на что. Богун с облегчением ссадил княжича с плеч и только собрался рыкнуть на гридей, совсем забывших про княжича, как в шею ему сзади ударила стрела, пробив бармицу. Богун неловко осел на землю, до последнего стараясь прикрыть княжича телом и лихорадочно пытаясь вдохнуть, но вместо воздуха в легкие, пузырясь и булькая, попадала только кровь, и он, захрипев, повалился навзничь. Растерянность гридей от столь неожиданной смерти длилась не более двух ударов сердца, сработал-таки вбитый долгими тренировками рефлекс, и они, сгрудившись вокруг княжича, телами закрыли его от непонятной пока угрозы. Ещё две стрелы нашли свои жертвы, и два гридя рухнули на непонятно откуда взявшегося воя, свалившегося им под ноги, и только тогда они опомнились окончательно. Больше половцам выстрелить не дали, сразу по четыре или пять стрел вонзились в каждого, и они кувырнулись в пыль. Следующим залпом помогли воям, рубящимся у подножия холма с остатками прорвавшегося в тыл войску отряда, всё ещё более многочисленного, чем защитники. В это время из леса выехал отряд Малюты, никак не ожидавший от половцев такой прыти и просто потерявший их. Одновременно добрался, наконец, до гридей и десятник Кузьма.
– Передайте князю, – сказал он, морщась от боли, – что засадный полк атаковал в лесу половцев, которые хотели обойти вас и ударить с тыла. Боярин, – сказал он, скрипнув зубами, – и ехал предупредить, да вишь, как вышло.
Один из гридей, видимо, старший, тут же бросился к князю, остальные помогли Кузьме слезть с коня и подняли Сергия на обозную телегу.
– Я доставлю, – сказал Кузьма. – Лекарка у нас с собой, тут недалече, – кивнул он гридям и понукнул лошадь.
Карахан бросил в бой всех, кто был, даже тех, кто в бой никогда не ходил, но пробить брешь в головном полку ему никак не удавалось, хотя первые два ряда русичей уже валялись в пыли. Да ещё и катафракты, которые стоили бешеных денег, были бездарно потеряны, свою задачу не выполнили и почти полностью были перебиты или попали в плен, что бесило Карахана ещё больше, ибо надежда на успех данного похода таяла у него прямо на глазах.
«От Бельды – этой продажной собаки – ни слуху ни духу! – тихо бесился Карахан. – Отсидеться решил блудливый ишак, а потом власть захватить в улусе. Боняк ему даст, власть он… А вдруг они сговорились за моей спиной? – мелькнула в его голове крамольная мысль. – Свалят всё на меня, а Боняк поставит Бельды на моё место и, пользуясь его друзьями в Византии, выпросит себе чего-нибудь ещё. Не-ет, раз уж я знаю про Бельды, он тем более должен знать. Не-ет, Боняк на это не пойдёт, он Бельды не верит. Это не я, этот продаст его с потрохами и сам сядет на его место. Я есть я, пока жив Боняк, а не станет его – не станет и меня. А эта блудливая собака продаст всех, и себя в том числе, коли выгодно будет».
Карахан хмыкнул. Он оглянулся, лагерь был пуст, только полуслепой и почти совсем глухой шаман копошился возле юрты, то ли нюхая, то ли прислушиваясь к своему бубну и мелко тряся головой.
«Как безысходна старость брошенного всеми старого пса, – вдруг подумалось Карахану. – Никого и ничего, и никакой надежды на будущее. А может, податься в шаманы? Угадаешь два раза из трёх, что будет, – будешь сыт и в чести, и все будут наперебой тебя задабривать. Не угадаешь – будешь морочить головы простым пастухам, но опять же хотя бы всегда сыт. Иблис на ваши головы, даже послать некого – узнать, что там творится».
Карахан поднялся с подушек и похромал к коню.
«Чёрт бы взял эту подагру, болезнь королей! – саркастически хмыкнул он. – Могла бы быть и поприятней для королей-то. О! А вот и Бельды, – снова хмыкнул Карахан, заслышав дружный топот коней. – Наконец-то. Как говорит ростовщик Суркидис, вытащил-таки палец из задницы и явился. Только почему сюда? У него что, мозги от солнышка потекли через задницу, потому пальцем и затыкал её?»
Он не успел даже повернуться и испугаться как следует, как кто-то, накинув мешок ему на голову, свалил его с ног и связал.
– Есть, – сказал этот кто-то и засмеялся.
Сердце Карахана провалилось куда-то в пятки, а под ложечкой заныло.
«Всё, конец, – подумал он. – И этим продал, собака!»
Июль 2010 года, Москва
Июль 2010 года выдался в Москве на редкость жарким. Была небольшая отдушина перед рассветом, но и она не могла сколь-нибудь заметно исправить положение. Женька (а для посторонних – Евгений Петрович), аспирант кафедры Научно-исследовательского института изучения истории Земли (в просторечии «Н, четыре И, З»), топал на работу, проклиная в душе жару и профессора, запланировавшего ему отпуск на октябрь, и пребывал в настроении, которое описывается всего двумя словами: «хоть вешайся». Но хочешь не хочешь, а на работу идти надо, тем более что профессор Никонов, его научный руководитель, опозданий не любил и всяческой «разболтанности» не терпел. Нельзя сказать, что Женьку он недолюбливал, отнюдь нет, но требовал так же, как и со всех остальных, хоть и называл Женьку в кулуарах человеком, которому передаст своё дело, и даже ставил в пример остальным аспирантам исторической кафедры. Всё это ему поведала по секрету аспирантка кафедры Востока Ниночка – девушка красивая, даже очень, но выбравшая историю исключительно из-за низкого проходного балла и порхавшая по жизни легко. О количестве её романов среди «историков» ходили легенды, и Женька, пожалуй, был единственным, кому ей никак не удавалось вскружить голову, что откровенно её удивляло и даже иногда сердило. Вот и сегодня она как бы невзначай встретилась ему на пути и собралась было поболтать всласть, но появление профессора Никонова спутало все её карты.
– Кравцов, – глянул профессор неодобрительно поверх очков, – зайдите ко мне.
Женька молча поплёлся за ним следом, чертыхнувшись в душе на столь неудачную встречу.
– Присядьте, – сказал профессор, заметно волнуясь и не находя себе места. – Поступило распоряжение от академика Старцева… – сделал он паузу. – Он просит, – профессор скорчил гримасу, – командировать вас к нему по совершенно неотложному делу. Подробностей, к сожалению, он никаких не предоставил. Судя по тому, где он работает и что курирует, обратно вы вернётесь не скоро, – хмуро выдал профессор. – Посему сдайте дела аспиранту Алдонину и сегодня к часу дня будьте у проходной МГУ со стороны истфака. Свободны.
Женька встал, вздохнул, пожал плечами, глубоко кивнул и молча вышел.
«Опять без меня меня женили… – подумал он про себя и пошёл на кафедру сдавать дела. – Только начало вытанцовываться, и на тебе – затыкай дыры. Хотя академик Старцев – это величина, по его книгам история-то и изучалась… Ну-ну… Поглядим, послушаем».
– Ну что? – вывернулась, как из-под земли, Ниночка. – Что он сказал?
– Приказал сдать дела и отбыть в командировку.
– Далеко? – спросила Ниночка.
– В МГУ, – ответил Женька. – Но зато надолго.