Боярышня Воеводина

Воет ветер, бросает в мелкие переплеты окошка пригоршни снега. Сквозь занесенные стеклышки слабо проникает дневной свет. Трещат на морозе стволы вековых деревьев. Задувает ветер в трубу русской печи, и бьется под его ледяным дыханием пламя на горящих дровах. И не верится, что уже первый месяц весны подходит к концу! Уже бы должны вовсю появляться проталины, набухать почки, начинать журчать ручьи, прилетать первые, ранние пташки. Но нет. Сковал север многострадальной Руси лютый мороз. Повалил снег, засыпал и леса, и поля, как будто гневается сама природа на своих непутевых детей, что никак не могут навести порядок на своей обширной земле. Какой год на Руси нет порядка. Топчут ее земли сапоги иноземцев. Вот и гневаются лесные духи, которые еще остались не изгнанные христовым светом. Хорошо в такую погоду тем, кто имеет крышу над головой, запас дров перед печкой, да теплую одежду на теле. Плохо, ох, плохо путникам в такую непогоду.

Но скрывающимся от ворогов людям такая метель на руку. Можно быть спокойным. Не сунется никто в глухие леса. Побоятся. Значит, можно

спокойно ужинать и ложиться спать, не кладя острый топор под подушку. Только тревожно за ушедшую в соседнее село холопку Гашку. Девка он сильная, на лыжах лучше мужика ходит. Ушла с утра по морозцу в ближайшую деревеньку Рыбежку, по речке названную, да не успела вернуться до начала ненастья. Бабушка волнуется, что услала девку за солью и за новостями. А то они с внучкой в охотничьей избушке покойного бабушкиного мужа ничего не знают, что в большом мире творится! Просидели всю зиму одни-одинешеньки, как медведи в берлоге. А что им оставалось? Зять, боярин Воеводин, отец Анюты ушел в ополчение, как прошел по Руси клич князя Пожарского, и сынка, малолетку 12 годков с собой зачем-то забрал. А дочка, наследница бабки Аграфены, Анастасия, тоже сильная ведьма с ним пошла, внучку на нее, старуху кинула. Хотя, правильно дочь поступила. В их роду все сильными ведьмами-ведуньями были. И врачевать могли, и дорогу от зверья расчистить, и глаз ворогам отвести. Помогали, чем могли воинам.

Прятались они сперва в вотчине мужниной, недалеко от Дымковой Антоновой обители, у Дымковского озера. Проклятые вороги — шведы, не сумев взять монастырь Богородицы в Тихвине, защитила пресвятая Богородица свою обитель, где Икона, писанная с нее евангелистом Лукой пристанище себе нашла, разорили менее крепкие обители. И второй монастырь в Тихвине, еще строящийся, и Антониеву обитель, что на Дымковском озере. Монахи жили привольно, за стенами не прятались, считали, не найдут их в глухих лесах, ан нет, узнали дорогу, вороги, разорили обитель. Часть Божьих людей прикончили, часть все же разбежалась. Один инок в ближайшей деревне, Рыбежке осел, часовню срубил неподалеку, и молится за многострадальную Русь. Так что пришлось и им с внучкой, да с девкой дворовой, холопкой Гашкой тоже бежать по осенней распутице в избу охотничью, у Ландского озера стоящую. Хорошо, что зять припасов туда навез, на три года трем бабам хватит. Дров много, зиму спокойно пересидели. Только, пока снег лежал, никаких новостей из большого мира до них не доходило. Вот, как дорога протаяла немного и пошла Гашка в деревню, узнать, что и как, где вороги, и долго ли им еще прятаться.

Нет, она бы так и сидела тихонько, ждала бы мужчин, но Анюту, внучку жалко. Девка в самой поре, шестнадцать лет. Ей инициироваться пора. Да только боярышня, чей род старше Рюрика, которого их предки и призывали на Русь, может в кровать лечь только с мужем венчанная. А не познав мужчину, причем, лучше чародея, да посильнее, не сможет она дар бабкин принять. Не дай бог, не доживет она, Аглая, до инициации внучки, и пропадет их семейный дар. Дочь — то ли жива, то ли сгинула, долго ли в военном походе до беды.

Вот, сидит ее кровиночка у окошка, пригорюнилась, вестей ждет. Перед ней подушка, булавками утыкана, коклюшки с нитками, но не работает, сидит, то ли в свои думы ушла, то ли слушает, что ветер ей нашептывает. Сильна девица, даже без инициации даром может пользоваться. Не в полную силу, конечно. Но может. И красавица писанная. Косы золотистые, каждая в руку толщиной. Адский труд в бане такие промыть, вдвоем с Глашкой с трудом справляются. Глаза, не глаза, очи, большие, голубые, как небо весеннее. Личико чистое, носик прямой, губки, как лепестки цветка шиповника. Заглядишься и пропадешь. И телом крепка, но не груба. Все, что надо кругленькое, а в поясе тонкая. Ступни маленькие, узкие, такие ножки в сафьяновые туфельки, жемчугом расшитые одевать надо, а не в валенки, как сейчас! Хорошо, что не в лапти! Ради безопасности пришлось переодеть боярышню в крестьянский груботканный сарафан, а толку? Все равно, рубаха шелковая. Не может грубую крестьянскую ткань на теле носить. Пробовали, что бы совсем в крестьянское одеться, не вышло. Натирало грубое рядно рубахи девичье тело до крови, пришлось только верхний сарафан оставить, а рубашку — шелковую.

И воспитание Анюта получила лучшее, что можно было. Не то, что некоторые барышни, что псалтырь и тот прочесть не могут, и в счете до трех путаются. И читать, и писать внучка умеет. И не только на русском, и на греческом, и на латыни, и по-франкски говорит. И математику освоила. Не только арифметику, но и геометрию, и алгебру, так что ушлым купцам ее не обмануть. Добрая хозяйка будет. По знатности рода следовало бы им, боярам Воеводиным, в Москве, в Думе царской заседать, да оплошали их предки в свое время. Связались с окаянной Марфой, Новогородского посадника женой, что хотела Новгород под руку литовских латынян отдать. Спохватились, да поздно. Жизнь и богатства сохранили, но в опалу попали. Запретил им Великий Государь Иоанн III из земли Новгородской выезжать, так и сидели в своих вотчинах и в правлении сына его, Василия, и в грозное для бояр время Государя Иоанна IV. Может, оно и к лучшему вышло. И жизни сохранили, и достаток. И в окаянное время Бориса, и самозванца Дмитрия уцелели. Но, когда кличь по всей Руси кинули, не стал боярин Воеводин отсиживаться, собрал малую дружину из холопов, к военному делу пригодных, и пошел с князем Пожарским ляхов из Москвы выгонять. Почитай почти два года вестей нет.

Предавшись воспоминаниям, не заметила старая боярыня, как темнеть стало. Нет, видно Гашка не решилась идти обратно в пургу, заночевала у родни в деревне! Умная девка. И родом из здешних мест. Не пропадет! Темнеет. Лучину, что ли засветить? Нет, лучше не надо, огонек далеко виден будет, еще накличет лихих людей. Пока видно все, а Анюта все равно работать при лучине не станет, глаза бережет, умница. Завтра пурга стихнет, окошки от снега отряхнем, вот и будет вся работа видна. Богаты Воеводины, вон, муж покойный даже охотничью избушку, для увеселения поставленную добротную срубить велел, даром, что только горница, да сени, всю зиму пересидели, не мерзли. И даже в окошки приказал стекло заморское вставить, мелкое, мутноватое, но стекло, не слюду. Так что и зимой светло. И свечи у них есть, только берегут их. Мало осталось, вечерами по-крестьянски лучину жгут. Вспомнился Аглае муж, покойный. Вначале красивым парнем, что приехал с отцом своим по делу к ее батюшке, да и увидел случайно молодую девицу, хозяйскую дочь качающуюся на качелях, на лугу за усадьбой. Полюбил, посватался. Родители согласие дали. Роды равные, да и даром Бог ни тех, ни других не обошел. У Вындиных по женской линии, у Воеводиных — по мужской. Ведьма и чародей. Свадьбу сыграли. Хорошую жизнь прожили. Да только пережила Агафья своего мужа. Здесь же, на Ландском озере несчастье случилось. Налетел летом ветер, пошел дождь, и стал тонуть утлый челн с рыбаками из Рыбежки. Боярин хорошим хозяином был. Сам поплыл в своей ладейке спасать убогих. Спасли, но продуло старика в сырой одежде, от легочной болезни сгорел за три дня. Не помогло ни ведовство жены, ни свои способности. А дочь, Анастасия, тоже по любви замуж вышла, но за родича, тоже Воеводина, из младшей ветви. Рыбежку с окрестностями в приданое отдали. С трудом разрешение церкви получили, троюродных обвенчать. Может, поэтому и внучек слабоват здоровьем вышел! А вот Анюта, как на подбор, и здорова, и дар будет посильнее, чем у бабки!

Что-то внучка насторожилась! Нужели Гашка все-таки вернулась? Не побоялась!? Или все же вороги? Что делать? Стара стала, не чую уже, кто к избушке подходит — друг, или лиходей!

Княжич Михаил, младший сын князя Муромскго, древнего и уважаемого рода, считал себя счастливчиком. Родители любили младшенького, последыша, рожденного, когда казалось, что женский век княгини уже подошел к концу, 40 с хвостиком бабе было. Отец был доволен, опять мужскую силу показал. Миша был в семье двенадцатым. Рожать принято было много, не все детки доживали даже до трех годочков! А у Муромских выжили все! Никто ни болезнь моровую, детскую не подцепил, ни в речке, купаясь не утонул, ни с коня не упал, все выжили! Восемь сынов и четыре дочки, все как на подбор, сильные, красивые. Богатыри! Девки заглядываются. Одна беда — если всех имениями богатыми оделить, то обеднеет род Муромских, измельчится! Конечно, родовые вотчины старшому отойдут, Даниилу, Даньке, он сейчас родителю в управлении помогает. Да и двум следующим по хорошему городку выделить можно, не обеднеют! Но это трем, сзади еще пять! Да и дочерям приданое нужно такое, что бы не стыдно было. Земли в приданое раздавать не стал, назначил золото, каменья самоцветные, ну и прочий приклад — ткани дорогие, перины пуховые, посуду драгоценную. И так всех расхватали. Ценный товар! Шутка ли, мать двенадцать детей родила, выкормила, ни одного не потеряла, значит, дочери тоже добрыми женами станут. Наследников родят. Полюшку, младшенькую, выдали, как раз перед кончиной последнего государя законного, Федора Иоанновича. Потом уже спокойные времена закончились. И остались младшие мальчишки, пятеро, не пристроенные.

Надо парней пристраивать, а куда? Раньше таким знатным отрокам был хороший путь — на службу государеву. Нет, не служивым дворянином, которому что царь дал, тем и богат, по деревеньке он каждому все же наскреб, князья как-никак! Да где того царя взять? Борису служить что ли?! Безродному, трон в обход более знатных семейств подло захватившему? Вон, Шуйские ближе родня к почившему Федору! Не жаловал царь-выскочка родовитых. Соперниками считал. Романовых, хоть и дальнюю родню царского рода, и то в заговоре и воровстве обвинил и всех мужчин в монахи постриг, с женами. И в ссылку! Там часть царских родичей и померла. Крохи от сильного рода остались. И то, Федор — Филарет в монашестве в плен к полякам угодил, отказался грамоту о передаче престола Московского польскому Владиславу, королевичу, подписывать, если тот в православие не перейдет. Вернется ли, неизвестно. Сынок его у родни, сиротой при живых родителях маялся. Хорошо, хоть мать из ссылки вернули, взяла сына под крыло. Вот и четвертый княжич Муромский тоже постриг принял, но по своей воле. Теперь инок Симеон. Начал прислуживать Филарету, как тот захворал, выходил, так при нем и остался. Тревожно, выживет ли в плену у латинян! Да и дар ему достался, слабый, правда, но у латынян и со слабым даром на костер отправляют! Трое младших в военное дело пошли. Предпоследний у князя Пожарского в учении оказался, двое постарше свои дружины на отцовские деньги собрали, вооружили, и тоже с князем на Москву пошли, честь и славу добывать.

Мишенька остался, последыш. Названный в честь предка, пресвятого Михаила, сына Константина Муромского, отдавшего жизнь за примирение горожан и князя. Мальчишка вырос при матери, которая долго не отпускала баловня от своего подола, оказался сильным чародеем, видимо, спящий в семье до времени дар перешел к мальчишке. Образование ему дали хорошее, да он и сам стремился к знаниям, нашли и старого чародея, обучить чароплетству.

Только в 12 лет забрал отец Мишу от матери, учить мужским наукам — как мечом владеть, как дружиной командовать, однако умом понимал, что образованному мальчишке прямой путь на государеву службу, в посольский приказ. Да только время смутное, ни посольства, ни приказа. Однако, как Москву освободили, появилась надежда. Собрали всенародный Собор, царя выбирать. Долго спорили, и наметили сына Филарета, Михаила, Мишеньки тезку. Сыграла роль, конечно, тут личность отца, да и родство с угасшей царской династией. Слабенькое, дальнее, но все же лучше, чем ничего.