Боярышня Воеводина
Шрифт:
— Тебе надо передать записку батюшке?
Михаил кивнул.
— Пиши, я завтра отнесу.
Потом что-то понял, принес чернильницу и перо, и кивнул: — Пиши, но батюшка читает только по-русски!
Михаил кивнул и задумался. Наконец, сочинил.
— «Святой отец, обращаюсь к вам с необычной просьбой. Дело в том, что я по своей вине лишился возможности говорить по-русски. Все понимаю, писать могу, говорить, нет. Только на чужих языках. И эта ситуация в ближайшее время не исправится. Так что я могу общаться только, когда пишу. А мне надо
Сложил записку, отдал ее мальчишке.
— Завтра отдам, а ты не забудь обещание наточить мне перья! Сегодня твоим пером не сделал ни одной помарки!
Михаил кивнул. Теперь надо ждать.
Вечером пришла Марьяна, достала щи, покормила всех.
Потом обратилась в Михаилу.
— Слушай, ты же меня понимаешь?
Михаил кивнул.
— Тогда почему молчишь? Говорить не умеешь?
— Умею. — сказал Михаил по-немецки.
— А по-русски?
Михаил покачал головой.
— То есть, ты все понимаешь, а говорить не можешь, Так?
Михаил кивнул. Марьяна задумалась, и сказала.
— Может, к травнице обратиться? Хожу-ка я завтра к Татьяне. Посоветуюсь. Отдыхать давайте.
Следующий день прошел в визитах. Мальчишки убежали в школу, Марьяна ушла, и скоро вернулась с пожилой женщиной скромно, чисто, одетой. Михаил ощутил волну силы. Ведьма! — понял он.
Та присела рядом с Михаилом, взяла его руку, подержала, пристально на него посмотрела, и спросила:
— Чародей?
Михаил кивнул.
— Меня понимаешь?
Опять кивок.
— Не говоришь почему? Не можешь?
Михаил изобразил рукой, как будто пишет. Женщина кивнула, достала из сумки на боку чистую дощечку и уголек, протянула Мише. Тот написал:
— Говорить не могу только по-русски. На других языках могу. Заклинание молчания на русский язык наложил сам. Снять не могу. Силы не хватает
— Силенок сейчас и правда, маловато. Долго восстанавливаться будешь! Куда же ты такую силищу расстратил? Резерв у тебя редкостный, давно таких не встречала. Но почти пустой. Подожди, Марьяна сказала, ты в немецкое платье одет был? При шведах состоял? Потому и язык русский запретил, что бы не выдать себя, так?
Михаил кивнул. Взял уголек и написал:
— «Силы растратил, когда от огня спасался. В самом жарком месте оказался. Язык правильно поняла, боялся себя выдать. Один раз в госпитале, когда пулю из спины доставали без памяти был, ругнулся по-нашему, отговорился пребыванием у поляков. В этот раз не вышло бы. Просто петлей, или плахой не отделался бы. Густав в ярости должен был быть. — Перевернул дощечку, продолжил. — Бог с ней с силой, не первый раз, восстановлю. Мне весть надо семье передать, слуга уехал, посчитал меня мертвым, а у него письма были. Сам передал, на случай смерти. Опередить вестника надо. За матушку боюсь»!
— Весть-то куда передать? Далеко семья-то?
' На Москву. Там семья'!
— Далеко. Надо с воеводами говорить. Есть у меня ход к ним, через жен. Постараюсь. Так что держись. И зелье тебе сварю. Для силы. Но, не обессудь, противное оно.
«Знаю, пил, спасибо! Сейчас я все деньги хозяйке отдал, но как родные до меня доберутся, все оплачу»!
— И не думай. Я так понимаю, все светопреставление у шведов твоих рук дело?
Михаил кивнул. Стер ранее написанное, и продолжил:
«Нельзя было допустить взять Псков, нам нужно со шведом замириться с малыми потерями. Взял бы король Псков, долго торговался бы. Условия ставил. А Сигизмунд сына своего на Москву натравить хочет. На два фронта воевать сил не хватит»!
— «Не прост парень, ох непрост — подумала травница — много знает, явно не просто чародей, с большими людьми на Москве знается. Интересно, какого он рода»?
— Имя свое настоящее сказать можешь? Проще говорить-то с воеводами, когда знаешь, за кого просишь!
Скрываться смысла уже не было. Михаил написал.
«Муромский, Михаил».
— Старому князю родственник?
«Младший сын».
— Далеко тебя, княжич, занесло! Неужто князь не испугался сына в такое змеиное гнездо отправить?
«Может и боялся, да кроме меня некого было. Я три, нет, четыре, если латынь считать, языка знаю. Хорошо знаю. И говорить, и писать и читать могу. И я свой. Не предам. Поэтому и согласился»!
В этот момент в дверь постучали. Марьяна, хлопотавшая у печи, пошла открывать. Послышался ее взволнованный голос:
— Батюшка Афиноген, честь-то какая, какими судьбами?
— Весть получил, — прогудел в ответ мощный бас, — помощь моя требуется. Где человек, что ты вчера с пожара спасла?
— Здесь, батюшка, здесь. Только он говорить не может! Вроде разумный, а речи нет!
— Показывай!
Дородный, с богатой бородой поп вплыл в избу и уставился на Михаила.
— Говоришь, православный?
Михаил кивнул.
— А одежды басурманские зачем носил? Грех это!
Михаил написал:
— ' И одежды и крест вначале католический, а потом сейчас лютеранский надевал, и крестное знамение сотворял, и в церкви их ходил, все для дела Только, батюшка, безгрешен. Все грехи и тогдашние, и будущие мне Митрополит Ростовский, будущий Патриарх, Филарет, отпустил, когда я с ним прошедшей зимой беседовал'.
— По делу, значит, со шведами знался? Погоди, есть удобнее прибор для письма!
Вслед за батюшкой в избу скользнул причетник, подал настоятелю грифельную доску и мелок специальный.
— А теперь иди. отрок, с ребятами Марьяны поболтай. У нас, как понимаю, разговор не для чужих ушей будет. И ты, хозяюшка, не обессудь, выйди во двор. Не стоит некоторые вещи слушать.
— Так я доить пойду!
— Ступай с Богом! Татьяна, ты тут дольше меня беседовала, с человеком. Как тебя звать. Назваться можешь?