Бояться поздно

Идиатуллин Шамиль

Аля горестно вздохнула, и Алиса обняла ее, как будто и впрямь понимала, как все это тягостно и тупо. Как будто она могла понять. Или хоть кто-то мог понять.

— Это как в знаменитом вопросе про зеркало, — задумчиво сказал Карим и неохотно пояснил в ответ на понукающие жесты Алисы: — Отражает ли что-нибудь зеркало, когда в него никто не смотрит?

«Нет», «Да», «Конечно», — прилетело со всех сторон. Аля помолчала, впадая в задумчивость. Зеркало — это просто стекло с тонюсенькой подкладкой амальгамы. А экран — это просто стекло с тонюсенькой подкладкой матрицы. И мы все

тут за стеклом, как в аквариуме, только не в воде, а в этом тонюсеньком слое, который считаем бездонным и бескрайним, хотя тут максимум пятнадцать дюймов по диагонали и доля миллиметра в глубину. Мы елозим между слоем стекла и слоем жидких кристаллов или газовых ячеек, который и считаем жизнью. Настоящей. Той, которую мы воспринимаем, видим, придумываем и творим. И в чем, как говорится, мы неправы? В том, что верить всерьез в такое глупо? Но не верить-то грустно — и даже подло. Вдруг у нас хоть что-то получится. Вдруг хотя бы одного человека убережем. Далекого, незнакомого, может, некрасивого и даже не очень хорошего. Должны попытаться.

А если этот слой, по которому мы елозим, не матрица, а амальгама? И если никто в это черное зеркало не смотрит?

Аля разозлилась на себя и на всех, тряхнула головой и почти крикнула:

— Народ, давайте потом про зеркало, а! Времени нет! Вот в буквальном смысле: его — нет! Было чуть-чуть, а теперь кончилось, совсем!

Все замолчали, переглядываясь и показывая Але, что уже всё, уже нормально, уже не надо так волноваться. Как с больной. Сами они больные.

— Действительно, сконцентрируемся, — согласилась Тинатин.

— Ну вот, только до чего-то по-настоящему интересного добрались, — огорчилась зараза Алина. — Когда бы мы еще Марка философствовать заставили.

Карим еще раз показал Але, что вот-вот перейдет к основной программе, но сообщил с той же бесячей раздумчивостью:

— Хороший, кстати, вопрос, что главное: делать что-то, что не очень умеешь, или вот так трындеть — вроде впустую, зато понимая что-то важное, пусть и отвлеченное.

— Важно, блин, — сказала Аля, еле сдерживаясь, — людей спасти. Если можешь. А если не можешь, блин, то попытаться. А понять и приятно потрындеть — это потом. Если живы будем.

Тинатин кивнула.

— Аля права. Давайте попытаемся.

— Давайте, — согласилась Алина. — А как?

И требовательно уставилась на Алю. И все уставились на нее. И Аля, стараясь не отводить глаз и не реветь, сказала:

— Я не знаю как. Времени не осталось, и всё переменилось. Я раньше даже в игру войти не могла, а теперь вот, здрасьте, вошла, и всё запустилось. Как раз когда мне не до игр.

— А ты пройди, — посоветовал, конечно, Марк.

— Как будто это так просто! — воскликнула Алиса.

Марк невозмутимо ответил:

— Просто, непросто — неважно. Надо — это важно.

— Да как? — опять почти крикнула Аля. — Там бред вместо игры! Все времена сбились в омлет какой-то, я в один миг и тут, и там, и сейчас, и тогда, и потом. И вы тоже, и не только вы, видимо. И как отличить то, что было, от того, что будет?

— Зачем отличать? — удивилась Алиса.

— Потому что то, что было, уже не изменишь, а то, что будет, изменить необходимо, — снисходительно пояснила Алина. — А для этого надо, наверное, отличить настоящих от ненастоящих.

Опять философия, подумала, сжав зубы, Аля, но Тинатин сказала:

— Тут как раз элементарно. Ненастоящие исполняют функцию: что им прописали, то и делают. И те, кто из прошлого, такие же. Их не изменить, их можно только обойти или уничтожить.

— А настоящие? — спросил Карим с подлинным, кажется, интересом.

— А настоящие чего-то хотят и пытаются этого добиться. Чтобы жить дальше и по-своему. Потому что они живые. И с ними надо договариваться.

— То есть будем с генделями договариваться? — недобро спросила Алиса.

— С убийцами нельзя договариваться, — отрезал Карим. — Убийцам надо не давать убивать.

— Особенно ненастоящим, — добавил Марк. — Тинатин сказала: что им прописали, то они и делают. По программе то есть. Стало быть, надо обойти программу или уничтожить их. Только обойти уже не удастся.

— Это называется «расчеловечивание противника», — пробормотала Алина.

— Они первыми начали, — отрезала Алиса.

Тинатин напористо сказала:

— Договариваться бесполезно — мы для них, если я Алю правильно поняла, просто мишень, а мишени не разговаривают, и с мишенями не разговаривают, если стрелок окончательно кукухой не поехал. Но на самом-то деле мы не мишень, правильно? Поэтому можем менять уравнение и свое место в нем.

— О, математика, — оживился Марк. — Ненавижу. И как-как-как менять?

— Математическая лингвистика, скорее. Менять смысл, пользуясь своей сильной позицией, как у Али.

— Ш-шта? — изумилась Аля.

— Ты в сильной позиции, — невозмутимо повторила Тинатин. — Ты единственная сечешь всю поляну, можешь изучить каждую деталь прошлого и раз за разом менять будущее, действуя в настоящем.

— Э, вы что? Я не умею!

— Научишься. Тебе надо пройти игру с одного раза, выиграть, дождаться, пока придут гендели, заякорить их там и выскочить.

— Звучит как план, — констатировала Алина.

— Звучит как бред, — уныло сказала Аля. — Я не успею. Там последняя секунда пошла.

Алиса встала, нагнулась к ней, чуть не стукнувшись носами, и бодро сказала:

— Вот и не будем ее разбазаривать.

— Именно, — подтвердила Тинатин и, скривившись, уточнила: — Вариант помягче никак не проходит?

— Нет, — отрезала Алина.

— И убивать можно? — оживился Марк.

— Можно, но нельзя, — сказал Карим.

— Они ж ненастоящие.

— Они как мы. И если они ненастоящие, то и мы тоже.

— Нас-то убили, — напомнила Алина.

— Нас они и убили, — указала Алиса. — Если мы убьем, чем мы лучше их?

— Мы не лучше, — пробурчал Марк. — Мы жить хотим.

Алина пожала плечами.

— Все хотят, не все умеют.

Карим деликатно сказал:

— Ладушки. Аль, погибать-то можно, если без этого никак? Не сильно тебя подведем?

— Справлюсь, — выдавила Аля, поежившись. — Но это в последний раз.

— Крайний, — поправил, ухмыльнувшись, Марк, и все гоготнули.