Бойцовский клуб (перевод Д.Савочкина)
Шрифт:
Механик кричит в окно:
— Всё время, пока ты в бойцовском клубе, ты — это не объём твоего банковского счёта. Ты — не твоя работа. Ты — не твоя семья, и ты — не тот, кем ты себя называешь.
Механик кричит сквозь ветер:
— Ты — не твоё имя.
А космические обезьянки на заднем сидении подхватывают: — Ты — не твои проблемы.
Механик кричит:
— Ты — не твои проблемы.
А космические обезьянки продолжают: — Ты — не твой возраст.
Механик кричит:
— Ты — не твой возраст.
Вдруг механик сворачивает на встречную
Фары едут на нас, становясь всё больше и больше, гудки надрываются, и механик вглядывается вперёд, в огни и шум, и кричит: — Ты — не твои надежды.
Никто не подхватывает крик.
В этот раз машина, едущая навстречу, сворачивает как раз вовремя, чтобы спасти нас.
На нас едет ещё одна машина, мигая фарами: ярко, тускло, ярко, тускло, гудок ревёт, и механик кричит: — Вы не спасётесь.
Механик не сворачивает, но сворачивает встречная машина.
Следующая машина и механик кричит: — Когда-нибудь все мы умрём.
В этот раз встречная машина сворачивает, но механик сворачивает вместе с ней, снова оказываясь на пути. Машина сворачивает, но механик следует за ней, лоб в лоб, снова.
Ты плавишься и таешь в этот момент. На это мгновение ничто не имеет значения. Посмотри на звёзды и тебя нет. Ни твой багаж. Ничто не имеет значения. Ни твой запах изо рта. Снаружи за окнами темно, и вокруг тебя ревут гудки. Фары мигают, ярко, тускло, ярко прямо тебе в лицо, и ты никогда больше не пойдёшь на работу.
Ты никогда не сделаешь себе другую стрижку.
— Быстро, — говорит механик.
Машина снова сворачивает, и механик обратно выруливает, чтобы быть у неё на пути.
— Что, — говорит механик, — что бы вы хотели сделать до того, как умрёте?
Гудок встречной машины надрывается, а механик так спокоен, что кажется будто он наблюдает за мной, сидящим рядом с ним на переднем сидении, со стороны, и он говорит: — Десять секунд до удара.
— Девять.
— Через восемь.
— Семь.
— Через шесть.
«Моя работа», — говорю я: «Я хотел бы уволиться с работы».
Мимо нас проносится крик из свернувшей машины, и механик не сворачивает, чтобы врезаться в неё.
Ещё больше огней движутся прямо на нас, и механик поворачивается к трём обезьянкам на заднем сидении.
— Эй, космические обезьянки, — говорит он, — вы видели, как играть в эту игру. Быстрее рожайте, или мы все мертвы.
Машина проносится справа от нас, и на наклейке на её бампере написано: «Я лучше вожу в пьяном виде». В газетах говорится, что тысячи таких наклеек просто появились однажды утром на машинах. На других наклейках на бамперы написаны вещи вроде: «Сделай из меня отбивную».
«»Пьяные водители» против матерей».
«Переработаем всех животных».
Читая газеты, я понимаю, что всё это — дело рук Комитета «Дезинформация».
Сидя возле меня, наш аккуратный и рассудительный механик из бойцовского клуба говорит мне, что да, «Пьяные» наклейки на бамперы — это часть Проекта «Вывих».
Три космические обезьянки на заднем сидении молчат.
Комитет «Дезинформация» печатает карманные карточки для самолётов, где нарисовано, как пассажиры дерутся друг с другом за кислородные маски, пока их авиалайнер, пылая, несётся прямо на скалу со скоростью тысячи миль в час.
Комитеты «Вред» и «Дезинформация» состязаются друг с другом, кто сможет раньше создать компьютерный вирус, который сведёт банкоматы с ума до такой степени, что они устроят маленький торнадо из десяти — и двадцати-долларовых купюр.
Зажигалка для сигарет выскакивает раскалённая, и механик говорит мне, чтоб я зажёг свечи на праздничном пироге.
Я зажигаю свечи, и пирог начинает мерцать под маленьким нимбом огня.
— Что бы вы хотели сделать до того, как умрёте? — говорит механик, и сворачивает, оказываясь на пути грузовика, едущего на встречу. Грузовик лупит по гудку, издавая один протяжный рёв за другим, и фары грузовика, как рассвет, становятся всё ярче и ярче, отражаясь от улыбки механика.
— Решайте что-нибудь, быстрее, — говорит он зеркальцу заднего вида, где три космические обезьянки сидят на заднем сидении. — У нас осталось пять секунд до забвения.
— Один, — говорит он.
— Два.
Грузовик заполняет собой всё пространство перед нами, слепя нас и оглушая.
— Три.
— Покататься на лошади, — доносится с заднего сидения.
— Построить дом, — звучит другой голос.
— Сделать татуировку.
Механик говорит:
— Верьте в меня, и вы умрёте навсегда.
Слишком поздно, грузовик сворачивает, и механик сворачивает, но хвост нашего Corniche зацепил край переднего бампера грузовика.
Но в тот момент я не знал этого, я знал только огни, фары грузовика, ушедшие во тьму, себя, брошенного на дверцу машины, а затем на праздничный пирог, и механика за рулевым колесом.
Механик лёг на руль, чтобы удержать его относительно ровно, а свечи пирога погасли. И на одну идеальную секунду внутри тёплой чёрной кожаной машины совсем не было света, и все наши крики звучали на одной и той же низкой ноте, издавали тот же звук, что и гудок грузовика, и у нас не было контроля, не было выбора, не было направления, и не было выхода, и все мы были мертвы.
Прямо сейчас я хотел бы умереть. В этом мире я — ничто по сравнению с Тайлером.
Я безнадёжен.
Я глуп, и всё, что я делаю — это хочу и нуждаюсь в вещах.
Моя малюпусенькая жизнь. Моя маленькая говёная работа. Моя шведская мебель. Я никогда, нет, никогда никому об этом не говорил, но до того, как я познакомился с Тайлером, я собирался купить собаку и назвать её «Понты».
Вот какой ужасной может быть жизнь.
Убей меня.
Я хватаю рулевое колесо, и возвращаю нас назад на дорогу.