Бойцы анархии
Шрифт:
– Допрыгался? – ласково спросил я.
– Ага… – прошептал он. – Делать-то чего будем, Михаил Андреевич? Тебе смешно, а мне падать…
Я попробовал дотянуться до него рукой, но отказался от этой затеи. Для коротышки падать вдвоем, может, и приятнее, а для меня – не очень. Подошла Виола, села на колени, попыталась его достать. Не смогла.
– Да и черт с ним, – сказала она, – пусть прыгает.
Я предложил другое решение: пусть девица ляжет, свесится, насколько сможет, а я буду сзади держать ее за ноги. Она отказалась, мотивировав тем, что всю жизнь мечтала поездить пузом по дерьму. И предложила мудрое решение: кликнуть Парамона, пусть встанет внизу и ловит коротышку в свои широкие объятия. Я устыдился, что такое простое решение не пришло в МОЮ голову. Но тут с запозданием в комнату
– Парамон, какого хре… – Его сменили отчаянный крик, треск и грохот. Столб цементной пыли взмыл к дыре, накрыл второй этаж. Мы с Виолой чихали, кашляли, а когда развеялась пыль, озадаченно уставились друг на друга.
– Петухи у обоих в голове с детства… – только и нашелся я что сказать.
– Согласна, – кивнула девица. – Вроде собирались не шуметь.
– Эй, чудаки… – зашипел я. – Вы как?
– Великолепно, – прозвучал замогильный голос из преисподней. – Парамон ухнул первым, я на него… Он мягкий… Парамон, ты прирожденный спасатель…
В ходе последующих оперативных действий было установлено, что грохот в коттедже не привлек посторонних, Степан живой и улыбается, Парамон пережил психологический шок и узнал много нового об окружающем мире. Виолу корчило от хохота, Парамон замкнулся, а коротышка заявил, что давно собирался обследовать подвал и, скорее всего, в ближайшее время этим займется.
– Не вздумай, – испугался я, – уши надеру!
Мы вновь углубились в изыскания, присматривая помещение, где можно покемарить и не оказаться в западне. Неясный шум под ногами навеял беспокойство, а Виола как бы невзначай вспомнила, что несколько минут назад видела карлика, воровато крадущегося к лестнице. Хоть кол на голове теши! Потрясающая сила воли у Степана: все орут, что не надо, а он делает. Я кинулся в подвал, остальные побежали за мной.
Вопреки моим представлениям, в цокольном помещении было не так уж плохо. Подвал не углублялся далеко под землю. Бетонные колонны подпирали низкий потолок. Пыли и грязи здесь было по горло, но дышалось сносно – под потолком на противоположных стенах имелись вытянутые оконца. Они располагались вровень с землей. Стекол не имелось, решетки были, но болтались, размер проемов позволял выползти наружу. Одно окно выходило на дорогу, другое – на «сорняковый» сад. Я оценил преимущества помещения беглым взором – в силу привычки. Коротышка ковырялся в груде досок, ветхих носилок, крестообразных металлических штуковин.
– Бомбу разминируешь? – недовольно проворчал я.
– Подвал в подвале, как вам это нравится, Михаил Андреевич? – гордо возвестил Степан, отгребая мусор огрызком доски. – Никому бы в голову не пришло, поэтому никто и не лез в эту кучу.
– А в твою-то голову как пришло?
– А я к земле ближе. И мыслю нестандартно, – объяснил коротышка, обнажая обитый стальными скобами люк.
Подпол был не заперт. Мы сели в кружок вокруг находки и принялись мечтать. Коротышка заявил, что больше всего на свете он мечтает о вратах в параллельный мир. Можно и холодильник со скатертью-самобранкой, но лучше врата. Он согласен отправиться куда угодно, лишь бы не оставаться в Каратае. Хуже, чем здесь, нигде не бывает. Ведь все так просто – откинуть крышку, прыгнуть в сияющую бездну… И если бог во вселенной присутствует, то он отправит его не в тмутаракань, а в райский уголок, где море, мулатки и все такое. Я бы тоже не возражал куда-нибудь свалить – туда, где нет стрельбы и бандитских рож, не проводят эксперименты над мирным населением, где на песочке под пальмой в экономном бикини сидит Анюта Соколова и с нетерпением меня ждет. Я даже зажмурился от такого счастья. Где моя Анюта? Возможно, и сидит где-нибудь на песочке. Виола, грубо поправ наши мечтания, заявила, что все это фигня, мечтать не вредно, лично она предпочла бы ванну с горячей водой, флакон шампуня и что-нибудь переодеться. Парамон при этом смотрел на нас, как на последних идиотов, стучал кулаком по лбу и энергично показывал знаками, что, может быть, откроем уже?
Мы поддели крышку, подняли, осветили подпол фонариком. Особо и не расстроились – понимали, что ничего из задуманного не сбудется. Но хоть что-то… Подвальчик был маленький – земляная клетушка с несколькими навесными полками. У бывшего жильца, похоже, имелось хобби: он устроил здесь винный склад. И сам, когда взорвался мир, решил не расставаться с любимым детищем, спустился в подвал… Тут и остался – в приятном обществе коллекции и груды тряпья, – тут и помер. Скелет, одетый в полуистлевшую пижаму и замызганную фуфайку, лежал, поджав ноги. В подвале было не так уж холодно, чтобы сохранилась плоть. Рядом со скелетом валялись разбитые винные бутылки. Он успел осилить штук шесть, уснул богатырским сном, а проснуться уже не посчастливилось.
Возникал резонный вопрос: а кто же тот тип в шкафу? И как любитель вин, спустившись в погреб, нагреб на крышку кучу мусора? Но решили не ломать головы. Степан решал дилемму: кому он предпочитает отдать душу – богу или дьяволу? Виола популярно объяснила, что отдать душу богу означает умереть, а передача души дьяволу связана с такими милыми вещами, как соблазн, наслаждение, искушение (секс, наркотики, рок-н-ролл) – собственно, именно то, ради чего мы и живем, то есть вопрос поставлен некорректно и ответа не требует. Коротышка заявил, что подобные выкладки его устраивают, и полез в подвал по шаткой лестнице. Повозившись там немного, он начал передавать бутылки – скотч, ром, виски, вино с замутненными этикетками. Похоже, владелец особняка в администрации наместника Благомора занимал не последнюю должность. Бутылки обросли плесенью, но смотрелись привлекательно. Проснулось алкогольное прошлое, вцепилось в душу. Я почувствовал нестерпимое желание до упора напиться.
– Не слишком ли часто мы стали прикладываться к бутылочке? – для порядка поворчал я. – Пили прошлой ночью, пили позапрошлой… – Я споткнулся. Собственно, третьей ночью я тоже пил.
– Уж кто бы говорил, Михаил Андреевич, – откликнулся Степан. – До встречи с тобой, между прочим, я практически не употреблял спиртного. Но после того, как прожил с тобой год на болоте, насмотрелся на твои затяжные запои, на великое искусство запивать самогон бражкой и полировать это дело деревенской медовухой…
– Ладно, без подробностей, – обозлился я. – На болоте нам ничто не угрожало. А в этой долбаной долине всякая сволочь норовит…
– Подпираем дверь и остаемся здесь, – внесла идею Виола. – Громко не разговариваем. Полезут в дом – уходим через окна. Полезут в окна – уходим через дверь. Тут и заночуем.
На всякий случай мы завалили окна досками и проверили аккумулятор в фонаре – часа на два зарядки должно было хватить (а потом просто выбросить). Вечеринка прошла успешно: мы ели задубевшую картошку, стыренную еще в Жулыме, глотали сало, ломали зубы о копченую козлятину. После каждого тоста я твердил как заклинание: пить надо в меру. Люди соглашались. Парамон глубокомысленно кивал. А Степа вспомнил статью в умном журнале: ученые высчитали наконец – умеренное питье продлевает жизнь на 15–19 процентов. Больше всего в этой новости его восхитило число 19. Какая точность! Не 18, не 20, а именно 19. Утомленный скотчем, он выдрал пробку из «неопознанной» винной бутылки, сделал глоток… и выплюнул обратно. Начал жутко ругаться. Никогда он не пил вина, и чтобы еще раз прикоснулся к этой гадости! Изучив поблекшую этикетку, мы стали ему втолковывать, что «божоле нуво» – это молодое французское вино, и пить его нужно молодым; в последний же раз оно было молодым год назад, а теперь безнадежно состарилось, и лучше пить собственную мочу.
К моей чести надо признаться, я пресек бесконтрольное пожирание алкоголя. Оставалось порадоваться за силу воли – рановато наслаждаться алкоголизмом. На горшок и спать, распорядился я. Ближайший туалет – на костях мертвеца. Неуважительно, но безопасно. Коротышка тут же бросился вытаскивать из подвала истлевшее тряпье, гремел костями, бутылками, бурчал, что на будущее мы обязательно должны затариться. Мы же не собираемся помереть на рассвете? Никого уже не беспокоило, что характерно попахивающие тряпки служили мертвецу саваном.