Бойцы анархии
Шрифт:
Мы впопыхах покидали Жулым с его суровыми обитателями и странными обычаями. Староста оказался не последней скотиной… Мы уходили через южную калитку. Гладыш объяснил, как пройти между холмами, не зацепив мины, а напоследок отвесил хорошего пенделя Парамону. Тот и помчался, натянув поводок, высунув язык, не веря своему счастью. Мы неслись за ним по каким-то козьим тропам, прыгали через канавы.
– Брось поводок, дуралей! – кричала Виола. – На кой ляд тебе сдалось это чудо?
И в самом деле. Я выбросил веревку и опустился в изнеможении на поваленное дерево. Подбежала Виола, стала с руганью стаскивать с себя «маскировочный» сарафан, избавилась от надоевшего платочка.
– Как из церкви вышли… Дьявол, дьявол, дьявол… – с огромным удовольствием твердила она не почитаемое в христианском мире слово.
Подбежал коротышка. Он волок тяжелый мешок, в который ссыпал перед уходом «маленькую потребительскую корзинку». Выхватил, словно шашку, холодную куриную ногу и принялся жадно ее обгладывать.
– Перекур, – объявил я, – десять минут.
Ко мне подкрадывался Парамон. Зубы парня отбивали чечетку, глаза моргали, пот хлестал по раскрасневшейся физиономии. У него был такой вид, словно он собрался на меня броситься. И не только мне так показалось – сухо щелкнул предохранитель, отведенный Виолой. Но произошло совсем другое – хотя и не менее неприятное: Парамон, призывно мыча, рухнул на колени, проделал на них остаток пути, обнял мои ноги и принялся их бешено целовать!
Я в ужасе отпрыгнул.
– Ты что, сдурел?!
Но тот мычал и тянул ко мне дрожащие длани, демонстрируя бездну признательности. Я сделал решительный жест, перекрестив руки, – не подходи, противный.
– Ох уж это внезапно вспыхнувшее чувство… – хихикнула Виола.
– Нашли друг друга, – поддакнул Степан. – Нам нужен домашний любимец, Михаил Андреевич? Вам не кажется, что в нашей компании дураков и так хватает?
А Парамон мычал, смеялся, смотрел на нас со щенячьей преданностью, усиленно жестикулировал. У него была потрясающая мимика. Он пытался что-то донести до нас, мне казалось, я различаю слово «спасибо».
– Да ради бога, приятель, – отмахнулся я, – это было несложно. Давай без нежностей. Говорить ты не можешь, но уши и мозги у тебя имеются, верно?
Парень лихорадочно закивал, ткнул пальцем в собственный черепок и виртуозно изобразил, насколько тяжела и сложна ноша в голове. Все присутствующие покатились.
– Ладно, старина, оставь свои благодарности. Они нас утомляют. Радуйся, что живой. А теперь вали отсюда. Да-да, проваливай. Не нужен ты нам, понимаешь? Своих психов не знаем, куда девать.
– Агы? – недоуменно вопросил Парамон и склонил голову, как собачка.
– Проваливай, – повторил я и показал двумя пальцами, как ходят люди. – Нам плевать, куда ты пойдешь. Руки есть, голова есть, ноги работают. Сделай так, Парамоша, чтобы через минуту и духу твоего тут не было. И не испытывай наше терпение.
Для убедительности мы с Виолой одновременно передернули затворы. Размазывая сопли по щекам, растерянно моргая, Парамон начал пятиться к кустам орешника…
Эту долину не от бедной фантазии прозвали долиной Ветров. Извилистая, меняющая конфигурацию низменность на юго-востоке Каратая, обрамленная двумя рядами сопок, на отдельных участках была настоящей аэродинамической трубой. Мы спустились с «козьей тропы», вступили в лес – и почувствовали это на собственной шкуре. Ветер ворошил листву, свистел между деревьями, гнал траву. Мы шли в ускоренном темпе. Как объяснил нам Гладыш, лесной массив пересекается минут за двадцать. А далее будет дорога; она связует населенные пункты долины Ветров и через кряж Каргалыч убегает в Лягушачью долину, а там и в Теплую. Местность, некогда населенная и безопасная, но только не сейчас, в смутную эпоху голода и беспредела… В голове ворочались мысли о завладении транспортным средством, а для этого предстояло оседлать дорогу и постараться не попасть на обед к каким-нибудь каннибалам. Но проблемы по мере движения возникали весьма далекие от моих наполеоновских планов. К Виоле «незаметно» подкралась ломка. Девица стала неразговорчивой, огрызалась, когда мы порывались с ней заговорить. Она страдала одышкой, покрывалась синими пятнами, частенько останавливалась, чтобы справиться с судорогой. Я с ужасом представлял, как симптомы покатятся по нарастающей: озноб, жар, крутящая боль, дезориентация…
– А это обратимо, Михаил Андреевич? – шептал, испуганно косясь на девицу, коротышка. – Это ломка, да? Или… гибкость в теле? Слушай, я ее боюсь, посмотри в ее глаза, она сейчас на нас набросится… Ох, сделал Господь подарочек…
Проблемы сыпались как из рога изобилия. Потянулся осинник – не лес, а вереница баррикад. Осина быстро гниет внутри ствола, становится хрупкой, часто падает под действием ветра. Повсюду валялись поваленные стволы, заросшие мохом, почти невидимые. Лощина – достаточно обрывистая, заваленная камнями и останками растительности, – перебегала нам дорогу. Пришлось забросить автомат за спину. Это и стало серьезной ошибкой. Я перетаскивал через овраг обливающуюся потом Виолу, когда раздался молодецкий свист. Мы оторопели. И с дерева, зависшего над оврагом, слетело гуттаперчевое тело. Навстречу прыгнули еще двое – не испытывающие недостатка в ловкости и силе. Я дернул автомат, но он оказался «вне зоны», повернулся на сто восемьдесят, чтобы проделать «отступательный» маневр, но получил дубиной по загривку и упал. Попасться так просто – это было что-то новенькое. И силы ведь практически равные… Их было трое – крепких особей мужского пола, в грязном пропотевшем обмундировании, бородатых, возбужденных, явно понимающих, что они творят. Я еще брыкался, перевернулся на спину. Надо мной зависла рыжебородая морда «соловья-разбойника». Лесной бродяга похабно скалился:
– А ну, усни, приятель!
Роскошный удар по челюсти – сознание я не потерял, но желание сопротивляться пропало начисто.
– Секи, Шнырь, какая лялька! – восторженно вопил ублюдок, катая по земле ни черта не соображающую Виолу. – Эх, удачно мы сюда зашли! Закадрим малютку? А ты говорил, что в этом лесу уже нечем поживиться… Да тут не только баба, у них и мешки доверху! Гуляем, братва!
Третий настиг в прыжке улепетывающего коротышку.
– Нечестно! – вопил Степан. – Я еще не спрятался!
Мужик треснул карлика увесистым кулаком по макушке, и физиономия Степана перекрасилась в цвет спелой сливы. Ноги заплелись, он повалился на спину. Глаза его блуждали. «Настройки» сбились у парня.
– Лилипут-эпилептик! – похабно хохотал бандит. – Эй, бродяги, нам карлик нужен?
Я рванулся, как бешеный бык, но башмак с убедительной подошвой уперся в грудь – дыхание перехватило, я чуть не задохнулся.
– А ну, лежать, касатик! Успеешь еще на тот свет! – Башмак помялся по груди, словно вдавливал окурок, и я вторично чуть не лишился сознания.
Разгром был полный и катастрофичный. Лесной бродяга, похожий мордой на гиену, а туловищем – на тумбу («семь на восемь», как говорят у них на фене), выкручивал руки Виоле, так некстати овладевшей великим искусством пофигизма, и вязал их в запястьях.
– Шнырь, зацени, она же кумарная! Наш клиент! Повезло тебе, родная, – он скабрезно похлопал девицу по попке. – Не дадим пропасть – сделаем укольчик, дабы взбодрилась, а после с тобой так развлечемся, что чертям в аду тошно станет…
– Да больно надо дурь на нее переводить, – ворчал третий, роясь в наших мешках. – Ты, Кныш, совсем башкой долбанулся – сам-то понял, что сказал? Отхарим паровозиком – и в расход, храни Господь ее бренную ду…