Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)

Федоров Владимир

Читал я эту книгу с увлечением, очевидно, как многие. С первых строк о предгрозовой тишине в безлюдной, полуразрушенной деревушке мне представилась выжженная древняя русская степь, по которой скакали ее защитники, герои «Слова о полку Игореве». Теперь иная беда нависла над этой многострадальной степью.

Автор романа видит далеко. Из солдатского окопа он разглядел в чужедальней Атлантике военный корабль, па котором в мягкой каюте, озабоченный больше собственной безопасностью, чем открытием второго фронта, Уинстон Черчилль отправился в Вашингтон. А здесь, на Курской дуге, гитлеровцы лихорадочно сколачивали мощный танковый кулак из хваленых «тигров» и «пантер».

Но покуда у солдатских траншей

«стрекот кузнечиков, шелест подсыхающей травы, иногда приглушенный, иногда острый и звонкий — трущиеся листочки пырея, как скрещенные клинки, — и небо над головой, высокое, безоблачное, всегда вызывающее ощущение вечности; и еще — нестареющая память, уводящая в прошлое, к родным местам, к теплу, уюту, та самая солдатская память, остужающая в зной, согревающая в стужу, без которой, как без винтовки, как без шинели, нет бойца…»

Герои романа лейтенант Володин, капитан Пашенцев, разведчики Царев и Саввушкин, подполковник–артиллерист Табола очень разные люди, одинаково беззаветно преданные Родине. Они много думают, остро чувствуют. За этими людьми встает целая эпоха великих свершений и трагических событий.

Подполковник Табола, бывший комсомолец, строитель новой жизни на Сахалине, размышляет о «гуманизме» мещанском, беспринципном и гуманизме революционном. Молодой Табола отрубил кисть руки дезертиру, мечтавшему, чтобы ему отрубили два пальца, — хотел вернуться на Большую землю.

«Грядет мировая революция! Рука, которая не хочет работать, пусть и не загребает чужие плоды!» — думал тогда бескомпромиссный Табола, а потом его стало мучить сомнение, не поступил ли он жестоко. Но вот сбежал еще один трус, оставив на нарах комсомольский билет и записку: «Живите сами для будущего, а я хочу жить сейчас!» Группа комсомольцев, ушедшая в пургу на поиски беглеца, замерзла в тайге. А дезертир остался жив: он с рюкзаком, набитым продуктами и одеялом, отсиживался в заброшенной землянке. Так что же жестоко и что гуманно? Позднее подполковник Табола будет с горечью говорить: «Трусость всегда окупается чьим–либо несчастьем или чьей–либо смертью».

Так случилось и на фронте, когда из–за трусости одного майора Гривы, карьериста и шкурника, погиб целый орудийный расчет, открывший раньше времени огонь по фашистскому танку. Правдиво рассказывает писатель, какой нелегкой ценой далась нам победа на Курской дуге. Погибли разведчики Царев и Саввушкин, погибли многие боевые товарищи лейтенанта Володина, погибла его любимая — регулировщица Людмила Морозова, которой он так и не успел объясниться в любви. Все они жили для будущего и умирали во имя его.

«Танки идут ромбом», как и «Вторжение» Василия Соколова, озаряют истоки мужества наших солдат.

ВЗЫСКАТЕЛЬНОСТЬ

С Виктором Тельпуговым я познакомился много лет назад, когда он работал в редакции «Комсомольской правды». Я привез ему «Повесть о Гуре и друге его комендоре» Бориса Котлярова, на мой взгляд, очень сильную поэму о защитниках Севастополя.

— Вот и напишите о ней для нас! — обрадовался Тельпугов. Запомнились его отзывчивость и заинтересованность. Уехав па юг в отпуск, он не забыл мне оттуда написать, что рецензия набрана и обязательно пойдет.

О поэме Бориса Котлярова очень высоко отзывался Николай Ушаков. В то время я еще не знал, что Тельпугов пишет книгу о стихах Ушакова. Вот как своеобразно переплелись наши симпатии в поэзии.

Не раз приходилось мне встречаться с Николаем Ушаковым. Однажды, разговорившись, мы установили, что оба начали печататься в журнале «Красноармеец», только Николай Николаевич на 20 лет раньше. Запомнились многие стихи этого мастера, и я с удовольствием потом раскрыл тельпуговскую книгу о нем.

Нельзя войти в творческую

лабораторию самобытного поэта, не любя его стихов. Эта, казалось бы, общеизвестная истина забывается, увы, не так уж редко. Книгу Виктора Тельпугова о творчестве поэта Николая Ушакова, вышедшую в издательстве «Советский писатель», отличает бескорыстная и строгая любовь к поэзии. Она помогает автору глубже разобраться в сложном пути одного из ветеранов советской поэзии, проследить, как поэт, преодолев ветрянку формализма, рос — от книги к книге, стремился войти в круг насущных интересов народа.

Автор подмечает умение Н. Ушакова в малом видеть большое, глубоко осмысливать явления жизни по точным деталям, черточкам, на первый взгляд, мало приметным и незначительным. Вот один из принципов этого зрелого мастера стиха: «Покажите поэту малое семечко, назовите незначительную подробность — и плох будет он, если не восстановит все море ивняка, если не вырастит дерево, рощу, лесной массив».

Нельзя не согласиться с автором книги в том, что некоторые литераторы вольно или невольно суживают роль и значение творчества Н. Ушакова. Он не только певец индустриальной темы, содружества техники и природы, но и нового человека с его сложным внутренним миром, с его трудом и мечтой, разумом и чувством.

Когда–то в предисловии к первой книжке Н. Ушакова «Весна Республики» Николай Асеев хорошо сказал, что стихи Ушакова — движение живой и поющей, победоносной и торжествующей человеческой мысли.

Мир незакончен и неточен — поставь его на пьедестал и надавай ему пощечин, чтоб он из глины мыслью стал.

Емкость образов, афористичность, любовь к чеканным, звонким рифмам и ударным концовкам — вот, по мнению автора книги, основные особенности поэзии Н. Ушакова. Недаром еще в начале пути, назвав себя «писателем терпеливым», поэт восклицал: «Чем продолжительней молчанье, тем удивительнее речь». Эту истину неплохо усвоить бы иным нетерпеливым молодым поэтам.

Не замалчивая отдельные недостатки стихов зрелого поэта, который своими злейшими врагами объявил красивость, банальность, абстрактность, Телъпугов справедливо критикует лирическую повесть «В Царицын, в Царицын!» и стихотворение «Четверка», написанные ниже возможностей Н. Ушакова. Но не эти вещи определяют творческое лицо поэта, находящегося сейчас в расцвете сил. Для новых тем он ищет свежие образы. Виктор Тельпугов как бы заново открыл хорошо известного нам поэта.

Интересна дальнейшая судьба самого критика. В юности он писал стихи, и вот лет двенадцать назад мы стали встречать тельпуговские рассказы, очень похожие на стихотворения в прозе. Написаны они были с той же взыскательностью, с какой была им создана книга о Николае Ушакове. Мне кажется, что анализ творчества одного из интереснейших и требовательнейших к себе наших лириков дал такой неожиданный результат. Во всяком случае, Тельпугов прошел замечательную школу.

Помнится, он попросил меня написать стихи для его «Солдатской ложки», якобы сочиненные; героем рассказа. Кстати, этот герой был моим тезкой и однофамильцем. Когда рассказ Виктора Тельпугова был напечатай в «Известиях», к нам подошел профессор Валерий Друзин:

— Что же вы молчали? Оказывается, вы вместе воевали? Однополчане?

Виктор Петрович сказал профессору что–то о типизации в действии. А потом выяснилось, что мы и в самом деле служили в одном роде войск: были воздушными десантниками, о нелегких путях которых нам обоим предстояло рассказать.