Боже, Сталина храни! Царь СССР Иосиф Великий
Шрифт:
Мы готовились воевать «малой кровью и на чужой земле» – почему? Потому что Красная Армия (по мысли Л. Д. Троцкого и его единомышленников, долгое время заправлявших советскими Вооруженными силами) должна была нести освобождение угнетенным классовым братьям в Европе и Азии, истребляя при этом классовых врагов, в кои чохом была зачислена буржуазная интеллигенция – священники, юристы, художники и писатели. Короче, все, кто не долбил кайлом уголь в шахтах или гранит в карьерах. При том, что сами интернационалбольшевики (ленинское окружение, первые руководители Советской России) никогда в жизни не то что лопатой – ножницами не работали! Весь этот хоровод смертей Троцкий, Бухарин, Каменев, Зиновьев и прочие вожди помельче планировали учинить ради счастья наших зарубежных классовых братьев. Классовые же братья получать освобождение из наших рук очевидно не торопились. Ни в Испании, ни, позже, в Финляндии. Вместо легкой прогулки
Следовательно – сама идея «нести революцию на штыках Красной Армии» оказалась порочна и бесперспективна, и ее следовало незамедлительно задвинуть в самый дальний ящик самого дальнего шкафа, а на рабочие столы Генерального штаба положить какуюто другую доктрину, которая будет отражать изменившиеся коренным образом политические реалии, возникшие в это время в Европе.
Поэтому вместе с ненужными стране «пролетарскими» полководцами в расстрельные подвалы была загнана и идея «классовой войны» – ее место в фундаменте советской идеологии прочно занимает идея советского патриотизма, идея националкоммунизма. Идея советского патриотизма как базовая концепция государственной идеологии появляется в 1939 году. За несколько месяцев до этого она становится одним из моментов советской пропаганды, но тогда еще лишь в качестве второстепенной, вспомогательной. Сталин еще не решается выбросить на свалку истории ленинизмтроцкизм с его отрицанием «национального» в угоду «классовому». Сталин еще пытается совместить несовместимое, и в политбеседах, что идут по всей стране, главной все еще остается идея пролетарского интернационализма.
Очень скоро все поменяется. Идея «пролетарского интернационализма» под пулями немецких рабочих и крестьян благополучно сдохнет, а идея советского, даже русского патриотизма станет ведущей. Очень скоро дело дойдет до того, что во всех советских газетах лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» будет снят, а его место займет лозунг «За нашу Советскую Родину!». Очень скоро – с первыми залпами Отечественной войны.
Ибо лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», на котором строилась во многом советская военная доктрина в 1920 – 1937 годах, в ситуации вражеского вторжения в пределы Отечества стал не просто несостоятелен – он стал смертельно опасен для страны! Какие, к чертям собачьим, пролетарии, какое соединение! Эти пролетарии лупят по нам из всех видов оружия – и им глубоко плевать, что мы страстно жаждем с ними соединиться, чтобы вместе с ними бороться с их буржуазией!
Впрочем, несостоятельность и бесперспективность лозунгов «классовой войны» была замечена еще в ходе финской войны. Расчет на то, что, как только советские войска вступят на территорию Финляндии, финские трудящиеся подымут восстание против своих капиталистов, явно не оправдался. И подготовленное на случай такого развития событий советское финское правительство во главе с Куусиненом так и не приступило к исполнению своих обязанностей, оставшись сидеть на чемоданах в Ленинграде – ибо их «подданные» никак не желали признавать в нем «своих» руководителей. Потом это «правительство» вообще было втихую распущено за ненадобностью (как и «финская Красная армия» – наспех переодетые в трофейные польские шинели несколько батальонов регулярной Красной Армии). Потому что на место марксизма как теории мировой пролетарской революции становится национал коммунизм как государственная идеология Советского Союза.
Война становилась очевидной неизбежностью – и нам требовалось определиться, где, в чьем лагере мы разобьем свои палатки; в то, что нам удастся уклониться от участия в грядущем кровопролитии, не верил ни товарищ Сталин, ни товарищ Молотов, ни последний з/к в колымской тайге. Слишком серьезно немцы взялись за разрушение Версальского мира – чтобы это сошло им с рук.
Предательство Чехословакии более чем наглядно продемонстрировало товарищу Сталину, насколько уважаема его страна, насколько с мнением руководства СССР считаются в Лондоне и Париже. Поэтому товарищ Литвинов и уступил свое кресло товарищу Молотову – ибо его линия внешней политики привела Советский Союз в тупик; впрочем, совсем рвать отношения с «империалистическими хищниками» товарищ Сталин не собирался. Ибо товарищ Сталин посчитал: раз такое дело – можно под сурдинку решить коекакие наболевшие для СССР вопросы внешнеполитического плана (испанцы убивали итальянских и немецких военнослужащих с помощью советского оружия), а именно – немножко откорректировать линию западной границы (впрочем, не помешало бы – и южной), устранить нездоровые перекосы в отношениях с владельцами русских территорий, которые были ими у Советской России во времена оны украдены. И товарищ Сталин начал усиленный зондаж намерений западноевропейских «демократий» в плане возврата Советскому Союзу коекаких местностей, над которыми в данный момент по роковому стечению обстоятельств колышутся совсем не советские флаги.
Англия и Франция (главным образом, конечно, Англия) страстно мечтали о начале Большой РусскоНемецкой войны – эти их вожделения красной нитью пронизывают все предвоенные источники. Посему товарищ Сталин, понимая, что от него ждут в лондонах, решается провентилировать вопрос о линии Керзона и Бессарабии в ходе предварительных англосоветских консультаций, что время от времени проходят в мае–июне 1939 года.
А в ответ – тишина…
Хитроумные британские лорды ждут от нас четкого и недвусмысленного решения о нашем участии в войне с Германией на стороне Польши. Те же хитроумные британские лорды делаются тупыми идиотами, когда мы ставим условия нашего участия в этой войне.
Англичане не желают понимать наших намеков – немцы же с апреля 1939 года резко снижают накал антисоветской истерии в своей прессе. И даже более того, первомайские праздники проходят подчеркнуто дружелюбно к Советской России (даже в районных многотиражках подчеркивалось, что Первое мая – это «общий праздник Германии и СССР»). Гитлер настойчиво демонстрирует Сталину свое расположение, чуть ли не братскую любовь.
Понятно, почему.
ГИТЛЕРУ БЫЛО ЧТО ПРЕДЛОЖИТЬ СТАЛИНУ взамен его неучастия в предстоящей германопольской войне, кроме уверений в любви и преданности. И он очень хотел, чтобы Сталин понял это.
В мае, июне, июле 1939 года прошло несколько встреч советника германского посольства Хильчера с А. И. Микояном и германского посла фон Шуленбурга с В. М. Молотовым. Немцы старательно предлагали дружбу и кошелек – русские определяли условия, при которых эта дружба и этот кошелек могут быть приняты. И лишь тогда, когда Берлин скрепя сердце согласился на советские условия, В. М. Молотов в своей речи 28 июля вскользь оборонил: «Советский Союз стоял и стоит за улучшение отношений или, по крайней мере, за нормальные отношения со всеми странами мира, в том числе и с Германией».
Товарищ Сталин, увы, был отнюдь не свободен в выборе союзника в ближайшей войне. Он был вынужден выбирать из двух зол для себя наименьшее – либо Пакт с Германией, нейтралитет в будущей войне и в оплату за него – определенные экономические преференции и территориальные приобретения, либо военный союз с Польшей, Англией и Францией, априори более тяжелый, поскольку этот союз включал в себя участие в войне, военные риски, неизбежные потери, гибель людей и утрату значительного количества материальных ресурсов (военной техники, строений, кораблей) Союз, НЕ ВКЛЮЧАЮЩИЙ в себя (хотя бы в виде дополнительного протокола) поставок жизненно необходимых для СССР станков, оборудования, технологий, инструмента и материалов, заведомо не дающий Советскому Союзу возможности получить новейшие образцы военной техники. И уж однозначно – ни о каком территориальном расширении СССР в рамках восстановления страны в границах былой империи в этом случае не могло бы быть и речи. К тому же для Германии договор о ненападении с СССР был ЖИЗНЕННО НЕОБХОДИМ (у них и так практически не было шансов одержать верх в грядущей войне, даже без Советского Союза в числе противников – общее соотношение сил было крайне скверным для немцев), и немецкие вожди готовы были идти в деле его подписания так далеко, как этого хотел бы Сталин. Англофранцузам же союз с Советами был ЖЕЛАТЕЛЕН – и не более того; они знали, какими силами располагает Германия, знали, во сколько раз они ее сильней, – и посему миссия Думенка и Дракса в Москве шибко не напрягалась в деле вовлечения в грядущую войну Советского Союза. Если Польша устоит в грядущем вселенском кровопролитии – нужды в помощи русских не будет вообще, если же крякнет – что ж, немцы, после разгрома Войска Польского, выйдут на бывшую польскосоветскую границу, а там – дело техники! Случайная перестрелка, взорванный мост, сгоревший танк, убитые неизвестными снайперами солдаты – и пошла массовка! Когда друг напротив друга стоят две могучие армии, НЕДРУЖЕСТВЕННО друг к другу настроенные, – спровоцировать между ними конфликт плевое дело!
Сталин в этой обстановке терпеливо ждет от союзников предложений о компенсациях за вероятные военные риски. Никаких предложений он не ПОЛУЧАЕТ – ибо англофранцузский альянс отлично знает, что та война, что начнется в ближайшие дни, начнется в наивыгоднейших для них условиях и помощь РККА Польше может вовсе и не понадобиться… У Сталина есть что предъявить миссии генерала Думенка, есть что выставить на свою чашу весов. Военная мощь Красной Армии (во всяком случае, по списочным данным) громадна. Одних танков СССР готов выставить на линию огня девять тысяч штук – втрое больше, чем французы! Увы, он понимает, что в этой ситуации количество танков и пушек уже НИЧЕГО НЕ РЕШАЕТ…