Божедомы
Шрифт:
— Да так. Если нижний зуб болит, так может лечить и Иноземцев, и Захарьин, а верхний они не могут.
— Отчего же они верхнего не вылечат? — спросила сама больная.
— А потому что это надо осторожно. Надо капнуть, а если капля с зуба сольется — смерть. А Захарьин, спросите его, разве он знает, как на верхний зуб капнуть?
— А вы знаете? — полюбопытствовала дама.
— Разумеется, знаю. За что ж бы мне и диплом дали, ежели б я ничего не знал? Мне в Москве одна генеральша говорит: «Можете мне на верхний капнуть?» Я говорю: «Могу. А вы, — спрашиваю, — можете меня слушаться?» — «Батюшка! — говорит, — что хотите, на все согласна». Я взял ее за ноги, в
Некоторые дамы были этим скандализированы, другие просто смеялись, третьи сказали: «Фуй, как это можно!»
— Да вы чего это кричите: «Как это можно!» Я знаю уж, как это делать: я ей платье платком обвязал возле ног.
— Да ну этак, конечно, ничего, — отозвалась со своего наблюдательного поста почтмейстерша.
В это время и вошли в залу: Термосёсов, Бизюкина и Варнава Омнепотенский. Хозяйка случайно встретила их у самого порога и тем вывела Данку из затруднения: как репрезентовать обществу Термосёсова.
Данку теперь занимала другая забота: как поведут себя Омнепотенский и Термосёсов перед Тугановым, перед которым сама Данка, зная его силу и власть, страшно робела.
Между тем Порохонцева, пожав руку Данке, приветливо протянула другую свою руку Термосёсову и сказала:
— Сердечно вам благодарна, что вы не поцеремонились и пришли по приглашению Дарьи Николаевны, а вам, Дарья Николаевна, бесконечно благодарна, что вы дружески привели к нам нашего нового согражданина.
Данку удивило, что Термосёсов в ответ на это поклонился очень низко, улыбнулся очень приветливо и даже щелкнул каблуками с совершенною ловкостью военного человека. Если б в эту минуту заглянуть в глубину данкиной души, то мы увидели бы, что Бизюкина гораздо более одобряла достойное поведение Омнепотенского, который держал себя, следуя своей рутине: стоял, не кланялся, будто проглотил аршин, и едва мыкнул что-то в ответ на сказанное ему приветствие.
Случайно ли, или в силу соображения, что вновь пришедшие гости — люди более серьезные, которым неприлично хохотать с барышнями и слушать лекарские рассказы, — Ольга Арсентьевна провела Термосёсова и Омнепотенского прямо в ту маленькую гостиную, где помещались: Туганов, Плодомасов, Дарьянов, Савелий, Захария и Ахилла.
Бизюкина могла ориентироваться, где ей угодно, но у нее не достало смелости проникнуть в гостиную вслед за своими кавалерами, а якшаться с дамами она не желала и ограничилась тем, что села у другой притолоки той самой двери, у которой помещалась почтмейстерша. Сидя у притолоки, эти две дамы представляли нечто вроде двух полусидячих львов, каких древле ставили в Москве на парадных подъездах.
— Хотите подслушать? — сказала Данке с улыбкою почтмейстерша. — Здесь все слышно, о чем они там говорят, а ваше место еще лучше моего, — я здесь нарочно присела, чтобы меня не было видно, а вы смотрите, навскось, — видно.
Чтоб отделаться от почтмейстерши, Данка стала смотреть. Гостиная была узенькая комнатка, в конце ее стоял диван с преддиванным столом, за которым помещались: Туганов и Туберозов, а вокруг на стульях — смиренный Бенефисов, Дарьянов и уездный предводитель Плодомасов. Ахилла не садился, а стоял сзади за пустым креслом и держался рукою за резьбу, украшавшую его спинку.
Данка видела, как Термосёсов, войдя в гостиную, наипочтительнейше раскланялся и… чего, вероятно, никто не мог бы себе представить, — вдруг подошел к Туберозову и попросил у него благословения.
Больше всех этим был удивлен, конечно, сам Савелий: он даже не сразу нашелся, как поступить, и дал требуемое Термосёсовым благословение
Так же Термосёсов пожелал получить благословение и от Захарии. Смиренный Бенефисов благословил негилиста ничтоже сумняся и, сам ничтоже сумняся, ткнул ему прямо к губе свою желтую ручку.
Термосёсов направился за благословением и к Ахилле, но этот, шаркнув ногой, сказал, что он дьякон. Они оба с Термосёсовым одновременно друг другу поклонились и пожали взаимно друг другу руки.
Ахилла предложил Термосёсову сесть на то кресло, за которым стоял: но Термосёсов очень вежливо отклонил это и поместился на ближайшем стуле возле отца Захарии.
Омнепотенский же, верный законам рутинной школы своей, отошел от этого кружка как можно подальше и сел напротив отворенной двери в залу.
Таким выбором места он, во-первых, показывал, что он не желает иметь общения с этим миром, а во-вторых, он видел отсюда Данку и она могла видеть его и слышать, что он скажет, а он собирался никому ничего не спустить и задать кое-кому добрую трепку.
Вступление Термосёсова с Омнепотенским в эту комнату и благословения, которые первый из них принимал от священников, — взяло относительно очень немного времени, и прерванный прибытием их разговор продолжался снова.
Рассказывал что-то Туганов, и при входе новых гостей хотя не переменил темы своего разговора, но, очевидно, старался балагурить, избегая всякого так называемого тенденциозного разговора, способного возбуждать страсти и раздражать их.
III
— Да, — говорил он, — так мы и побеседовали вчера на прощанье с вашим владыкой.
— Не бедного ума человек, — вставил довольно равнодушно свое замечание Туберозов.
— И юморист большой. Там у нас есть цензор Баллаш — препустейший старикашка, шпион и литератор. Узнал он, что у вашего архиерея никогда никто не обедал, и пошел пари в клубе, что он пообедает. Старик узнал об этом как-то. Баллаш приехал к нему и сидит, и сидит, а тот ничего. Наконец в седьмом часу не выдержал Баллаш, — прощается. Архиерей его удерживает: «откушаемте», — говорит. Ну, у того уж и ушки на макушке: выиграл. Еще часок его продержал, а там и ведет к столу. Стал перед иконой да и зачитал, — читает, да и читает молитву за молитвой. Опять час прошел. «Ну, теперь подавайте», — говорит. Подали две мелких тарелочки горохового супцу с деревянными ложечками, да и опять встает: «Возблагодаримте, — говорит, — теперь Господа Бога по трапезе». Да уж в этот раз, как стал читать, так цензор не дождался, да и драла. Рассказывает мне это вчера и тихо смеется. «Ничего больше, — говорит, — не остается, как отчитываться от них».
— Он и остроумен и нрава веселого и живого, — опять сказал Туберозов, словно его тяготили эти анекдотические разговоры.
— Да; но тоже жалуется, как и ты: все скорбит, что людей нет: «Я, говорит, плыву по обуревающей пучине на расшатанном корабле с пьяными матросами. Помилуй Бог, на сей час бури хорошей: не одолеешь бороться».
— Слово горькое, но правдивое, — отвечал Туберозов, взглядывая исподлобья на Термосёсова.
Термосёсов был весь слух и внимание.
— Да, впрочем, и у него нашлись исключения, — продолжал Туганов. — Про ваш город заговорили, он говорит: «там у меня крепко: там у меня есть два попа: один — поп мудрый, другой поп благочестивый».