Божедомы
Шрифт:
Чувство стыдливости не позволило Данке ответить ни слова.
— Знаешь, у одного какого-то жмотика-скряги мальчишка был вроде твоего нигилиста. Понадобилось ему шапку купить, он и купил ее на барские деньги. Барин — потасовку. А тот после, за чем его ни пошлют купить, две либо три копеечки и схимостит, и купил себе шапку, да и говорит: «Вот и есть шапка, и нет шапки». Так и мы с тобой. Я свой счет вчерашний кому угодно предъявляю, и мужу тебя твоему расхваливаю, а что он в этом счете видит: «и есть шапка, и нет шапки». Дьякон небось или Варнавка что-нибудь могут
— На что ж он-то вам может быть нужен?
— Да ведь уж не для того же, чтоб ему мою победу над тобой в самом деле показать, а для дела. Выпиши мне его сейчас.
— Да, я думаю, он и не пойдет.
— Ну вот, не пойдет! Сядь-ка, напиши ему. Понежничай с ним.
— Я не умею нежничать.
— Да полно врать — не умеешь! Сядь, сядь, напиши, что надобно для дела, чтобы он пришел, — что, мол, Термосёсов без него тронуться с места не может.
Данка решительно отказалась это писать, утверждая, что это будет совершенно понапрасну и что Омнепотенский не пойдет.
— Ну помани его к себе, когда так! — нетерпеливо крикнул Термосёсов.
— Это еще что?
Данка обиделась.
— Как что? — воскликнул, сердясь, Термосёсов. — Надо же дело делать или нет? Надоел тебе твой Туберкелов или еще хочешь с ним век целый ворочаться? Я уеду отсюда скоро!
Данка ожила от этого известия.
— Надо скоро все делать, — продолжал Термосёсов. — Садись и пиши, что я тебе буду говорить, — скомандовал он, сажая Данку за ее письменный столик.
Данка, приняв в расчет преданность ей Омнепотенского, согласилась ему написать все, лишь бы только это могло как-нибудь содействовать скорейшему отъезду Термосёсова.
— «Несмотря на все, вчера происшедшее, — диктовал Термосёсов, — я все-таки хочу сохранить наши прежние с вами отношения. Ни мужа, ни Термосёсова нет дома: приходите ко мне сию минуту. Я одна и вся ваша».
— Этого не нужно, — сказала о последней фразе Данка.
— Ну, как знаешь, — как у вас принято было. Теперь подпишись.
XIII
Письмо было подписано, запечатано и послано. И Омнепотенский пришел.
Термосёсов встретил учителя на крыльце; обнял его, поцаловал и извинился перед ним во вчерашних своих поступках, сказавши, что он был пьян и ничего не помнит. Затем он ввел не опомнившегося Омнепотенского в комнаты Данки и, держа его обеими руками за плечи, сказал ему:
— Тут дело вот в чем. Я получил с почты письмо, которым меня извещает приятель, что я нужен буду в другом месте. Поэтому время тянуть некогда. Свои теории вы всегда будете иметь с собою; меня же не всегда с собою иметь будете,
— Что? Я особенного ничего не знаю, — отвечал учитель.
— Как ничего не знаешь, а ты чем-то вчера хвалился, когда мы шли туда, к Порохонцевым.
— Ну, ведь я это и сказал, — отвечал Омнепотенский. — Я слышал только, как он, всходя на крыльцо церкви, сказал к чему-то: «Дурак». Я думал, что он это Ахилле.
— Да, ну это, брат, немного. А я было думал дать тебе два поручения, чтоб открыть игру с оника. Ну да ничего: мы, как говорят, за благослови Господи, во-первых, сейчас подымем дело об оскорблении Ахиллою того мещанина, которого он на улице за уши драл. Как его фамилия?
— Это комиссар Данилка, — сказал Омнепотенский.
— Почему это он комиссар? Комиссар или Комиссаров?
— Комиссар. — Да почему-у?
— А кто его знает, почему. Так его все зовут: он по комиссии городничего у его тестя лошадь для смеху ходил красть, да его так крапивой высекли.
— Да; вот видишь! Стало быть, есть причина, почему его зовут комиссаром. Теперь, как же его фамилия?
— Да комиссар Данилка, да и все.
— Да разве это фамилия, «комиссар Данилка»? Как его настоящая фамилия?
— Я не знаю, как его фамилия. У него никакой фамилии нет.
— Полно врать, разве бывает человек без фамилии?
— Да, у него фамилии нет.
— Эх, чурила! Ни до чего с тобой не договоришься. Ну да все равно. Вели ему, чтоб он вечером сюда пришел, а между тем сам все это как следует изложи на бумаге. Мы это отошлем.
— Куда?
Термосёсов посмотрел еще раз внимательно на Омнепотенского и сказал:
— Да тебе не все ли равно, куда? Ведь тебе надобно только Туберкулова своротить.
— Нет, не все равно, — отвечал Омнепотенский. — Я помню, что вы мне вчера говорили — куда писать про Туберозова. Я его ненавижу, но я доноса писать не стану.
— Отчего же это ты не станешь?
— Оттого, что это не мое дело, оттого, что это низко.
— А с тобой не низко поступают?
— Да пускай со мною поступают низко, но я все-таки доносчиком не буду. Они все подлецы, он про поляков доносил, но зачем же, чтобы и я был такой же, как он.
— Да, а кто же тебе сказал, что это будет донос?
— А что же это будет?
— Служение своему делу.
Омнепотенский подумал и отвечал, что он и на служение делу таким приемом не согласен.
— Ну, так напиши это для газеты.
— А, для газеты?
— Да.
— Да ведь что же: в какую вы газету пошлете?
— В «Новое время».
— Ну вот!..
— Что такое?
— Какое же у нее направление?
— А тебе что за дело?
— Да и у нас почтмейстерша все распечатывает.
— Да что вы все со своей почтмейстершей. Прекрасная женщина, а вы все на нее: «Распечатывает, да распечатывает». Ну, хорошо, ну боишься почтмейстерши, ну мы другим манером отправим. Ты только напиши, а там уж не твое дело. Я знаю, как отправить.