Божьи люди. Мои духовные встречи
Шрифт:
* * *
Духовный путь батюшки был окрашен юродством: он юродствовал и в костюме (яркие кофты, красные шапки и т. д.), и в пище (сливая в одну кастрюлю и щи, и кисель, и холодец, и кашу), и в обращении с людьми.
Кроме того, он имел игрушки, чем смущал некоторых монахов. Я поинтересовалась, какие же игрушки у него были. Оказалось: трамвай, автомобиль и т. д. Меня он как-то просил привезти ему игрушечную модель аэроплана.
* * *
Я помню, на хуторе В. П., — он стоит на крылечке и глядит на Плохинскую дорогу, по которой тянутся возы на базар. Он глядит своим прекрасным, умным человеческим взором и круто оборачивается ко мне:
— Н.! Пойми, ведь я пятьдесят лет этого не видел.
Еще был у него музыкальный ящик. Как-то он завел себе граммофон с духовными пластинками, но скитское начальство его отняло.
* * *
Наступает революция. В 1923 году Оптина, как монастырь, ликвидируется. Батюшку арестовывают. Затем освобождают, но предлагают, чтобы он выехал за пределы губернии (Калужской). Сначала он уезжает на хутор Василия Петровича в 45 верстах от Козельска. Но это еще Калужская губерния, до ее границы с Брянской остается 2 1/2 версты; и оставаться здесь нельзя. Батюшка просит меня поехать и посмотреть, где ему лучше устроиться — в самом Плохине или в Холмищах у Андрея Ефимовича Денежкина, родственника Василия Петровича, который всячески уговаривает батюшку переехать к нему.
В Плохине слишком шумно и нет подходящего помещения. Еду в Холмищи. Там прекрасный домик, батюшке предлагается целая изолированная половина, хозяин — предупредителен до крайности. Я выбираю Холмищи, возвращаюсь к батюшке и советую переехать сюда.
В это время батюшка был в очень угнетенном состоянии. Он просил — ни о чем его не спрашивать.
— Пойми, что сейчас я не могу быть старцем. Я еще не знаю, как собственную жизнь управлю.
Он никого не хотел принимать, и только постепенно он стал крепнуть душевно. Иногда целыми днями он плакал (с месяц).
Здесь я захворала малярией и должна была уехать в Москву. А вернувшись, я уже нашла батюшку в Холмищах.
Он жил с келейником Петром. Я поселилась напротив.
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
В феврале 1928 г. я узнала, что у него (о. Нектария) открылась грыжа и что доктор признал его положение опасным. Я мгновенно поехала к нему. Батюшка позвал меня к себе.
Он, с очень светлым помолодевшим лицом, с блестящими и страдальческими глазами, полусидел на постели.
Меня пронзило такое ощущение его святости и вместе — моей неразрывной связи с ним и боли за его человеческую боль, что я только тихонько опустилась и поцеловала его сапожки. А когда подняла голову, увидела, что лицо его все просветлело нежностью и что он крестит меня. Он сказал мне:
— Н.! Ты видишь, я умираю.
Я очень растерялась от прямого его слова о смерти. Он долго смотрел на меня:
— Ты не погибла. Ты грешна, но дух у тебя истинно христианский.
Эти же слова он сказал мне во время первой моей исповеди у него в 1922 году.
…Потом смотрел на меня:
— Над тобой туча демонов. Ты непременно исповедуйся и причастись!
Я сказала:
— Я так бы хотела исповедаться у вас.
Он улыбнулся:
— Я от тебя не отказываюсь. Только грызь у меня. Нет сейчас сил у меня. Ты исповедуйся у другого православного священника. Только в красную Церковь не ходи (в “живую”, или обновленческую).
…Тут он стал слабеть.
Он еще посидел немножко с очень отрешенным и бесстрастным лицом и ел сухарики. Потом поднял голову и сказал:
— Пойди теперь. И завтра пораньше уезжай.
Он благословил меня и сказал:
— Ночью перед отъездом приди ко мне.
До 3–х часов ночи пролежала я без сна… Пробило три. Иду на батюшкину половину. Из темноты голос:
— Н.! Воды!
На лежанке, в аршине от батюшки был чайник с водой и пустой стакан, но дотянуться до них и тем более налить воды у батюшки не было сил. А перед этим у него была рвота. Я напоила его. Он попросил положить в воду сахару и долго выбирал нужный кусок: “Вот этот положи, квадратный”.
Потом он опять приподнялся и спустил ноги с постели. Он был в белом халатике с отложным воротником, и — опять юным и белым было лицо.
Он заговорил очень отчетливым, ясным и громким голосом. Я поняла — сейчас опять говорит только старец:
— Я умираю и вымолю тебя у Бога. Я все твое возьму на себя. Но одно испытание ты должна выдержать сама. Ты должна выдержать опять такое же искушение: если ты покончишь с собой — не взыщи!
И голос его стал нежным:
— Н.! Умоляю тебя, выдержи, вытерпи! Если бы не грызь моя, я бы тебе в ноги поклонился. Но когда я умру и меня не будет, ты вспомни то, что я сейчас говорю тебе. Как придет искушение, ты только говори: “Господи, помилуй”.
Я посмотрела на него. Чего-то я не понимала, и спросила:
— Батюшка, о чем вы говорите: о прошлом или о будущем?
Он улыбнулся:
— И о настоящем.
Я сказала:
— Я боюсь.
— А ты не бойся. Ты только сохрани Причастие, и все будет хорошо…
Потом был разговор о некоторых знакомых. О. Нектарий сказал:
— Я больше в ваши мирские дела входить не могу. Помни, что я монах последней ступени.
Тут я увидела, что лицо его делается усталым и голос слабеет.