Божьи люди. Мои духовные встречи

Митрополит Вениамин

Тут я не выдержала, бросила книгу и упала перед ним на колени.

* * *

Потом я еще два раза приезжала в Оптину, к старцам ходила, но спрашивать их стеснялась, и поэтому я от них никакого указания и не получала.

Потом уж я о других, тоже молчавших, у старца спрашивала: “Батюшка, почему вы им ничего не скажете?”

А он говорит: “Потому что они и не спрашивают”.

* * *

Во

вторую мою поездку духовный отец мой просил, чтобы я обязательно привезла ответ от старца Нектария на его письма. Я робко–робко прошу батюшку, а он говорит мне — обожди до завтра, а завтра извиняется — письмоводитель не пришел, и просит меня еще до завтра обождать, — так он меня две недели мучил.

У меня не хватило бы смелости беспокоить его для себя, а для духовного отца моего должна я была, и с такою мукою и застенчивостью все просила батюшку дать наконец ответ, а он все откладывал.

Я решила уехать. Не взяв благословения у старца, пошла на вокзал. Тут уж поезд должен сейчас подойти, а у меня такая тоска, такое желание вернуться в Оптину и все-таки получить ответ для отца моего духовного, что я не выдержала и побежала обратно. А батюшка встречает меня улыбкой и подает мне уже запечатанное письмо.

* * *

А когда третий раз я приехала, батюшка оставил меня жить в Оптиной, а я ведь приехала налегке, без вещей, — рассчитывала на неделю, а прожила год.

Тут уже батюшка стал меня воспитывать духовно. На вопросы мои не отвечал: “Нам с тобой торопиться некуда, у нас год впереди”, — а повел меня путем суровым.

Все мои помыслы обличал он до мелочей.

Помню, я раз в зеркало поглядела и подумала: “Какая я белая стала”, — а когда пришла к батюшке, он при всех стал передразнивать меня: стал на меня так глядеть, как я на себя в зеркало глядела, и спрашивать: “А почему ты такая белая?” Тут уж я перестала глядеться в зеркало.

* * *

Зима наступила, а у меня веревочная обувь и нет теплой одежды. Перед тем легкие у меня были в плохом состоянии. Хожу я по снегу почти, можно сказать, босиком, — и ничего, не простужаюсь, а батюшка спрашивает меня:

— Феничка, тебе не холодно?

— Нет, батюшка, за ваши святые молитвы — ничего.

Тут он говорит:

— Я тебе скоро теплую ряску дам.

— Как ваша воля.

А на следующий день подходит ко мне монашка и говорит:

— Одна дама хочет вам теплую ряску дать, она видеть не может, как вы по такому холоду раздетая ходите.

Я вспомнила батюшкины слова и поблагодарила.

* * *

Бывало, возьмет меня батюшка к себе, прижмет мою голову к своему сердцу и дремлет.

А я боюсь пошевельнуться, чтобы не потревожить его; все тело затечет.

Тогда я потихоньку начинаю целовать его руки, чтобы разбудить его.

А он проснется, посмеется и отпустит меня; а ни на какие вопросы мои не отвечал, так что я утешалась и расстраивалась сразу.

* * *

Уехал батюшка к Василию Петровичу на хутор. Поехали мы с Надей за ним, а потом и в Холмищи перебрались.

Однажды батюшка посылает меня из Холмищ к Василию Петровичу, уже под вечер, — но все как-то задерживает меня под разными предлогами и только под конец говорит: “Ну, теперь иди”.

Прощаясь, спрашивает:

— А ты не боишься?

— Нет, за вашей святой молитвой не боюсь.

Прихожу на хутор, а там все ужасаются: “Как это вы прошли, еще четверти часа нет, как наши собаки выли на волка”.

И правда, по дороге видела я огромные свежие следы.

* * *

Тут на хуторе батюшка велел мне однажды затопить у него печь.

Я дрова принесла, две вьюшки открыла. Батюшка сам, благословясь, поджег дрова, а дым как повалит в комнату.

Батюшка мне говорит:

— А открыла ли ты вьюшки?

— Открыла, — отвечаю.

— А ты еще посмотри.

— Нет, батюшка, и смотреть нечего. Знаю, что открыла.

А дым все валит и валит в комнату. Батюшка вышел на крыльцо. Там ветер. Стоит батюшка, воротник поднял, а ветер треплет его седые волосы.

Идет келейник Петр и спрашивает меня: “А вы все три вьюшки открыли?”

Я обомлела: “Нет, только две”.

Петр побежал открывать третью. Я прошу у батюшки прощения и умоляю пойти ко мне (я в том же доме на другой половине жила), а он не соглашается. Так и простоял он на крыльце, пока комната его не очистилась от дыма — живым упреком моему непослушанию.

* * *

Батюшка предупреждал меня: “Когда пойдешь в Оптину, не заходи к друзьям своим, к которым ты всегда заходишь”. Но я не послушалась: от непослушания моего проистекли обстоятельства, благоприятствующие греху, — и вот лег на меня смертный грех, и батюшка меня прогнал от себя. Вернулась я к себе в комнату и упала на пол в последнем отчаянии.

Чувствую — батюшка незримо встает около меня и подымает меня.

Пришла я в себя, пережила я кое-как это горе, но два года после этого не принимал меня старец.

Потом принял и сказал: “Больше смертного греха не совершишь ты вовек”.

* * *

Однажды почувствовала я ненависть к одной близкой батюшкиной духовной дочери. Мучилась я этим искушением и призналась старцу, а он в ответ дал мне прочесть историю Иосифа — как братья позавидовали пестрой одежде; и поняла я — корень ненависти моей зависть. И тут я почувствовала умиление сердечное.