Божьи люди. Мои духовные встречи
Шрифт:
Все мы умываемся, немного молимся. И выходим из спален на балкон: он был на восток, ходом через столовую. А там уже шумит самовар; кругом чашки, сахар, молоко, пышки или что-либо иное.
Перекрестившись, мы садимся “чайпить”: так говорилось у нас везде, а не двумя словами “пить чай”. Потом берем книжки для чтения и уходим в соседние поля: мы жили на загибе села, на краю.
А мать продолжала хлопотать: то мыла полы, то стирала белье, то сушила его после полоскания в реке, то гладила, то опять кормила живность, то пекла хлебы, а потом “готовые” ставила боком на полку, то уже готовила обед… Она обычно любила делать все
Так приближался полдейь…
Мне и доселе представляется, будто каждый день было тогда солнце и — светлый радостный день.
Иногда был и дождь с грозой, но это не нарушало, а дополняло красоту дня…
К обеду мы возвращались с поля…
Стол был уже готов. Ели мы вообще — из одной “чашки”, ножей и вилок не полагалось, ложки были деревянные, за столом, помолившись, молчали.
После обеда убирали, вероятно, сестры. А мать, после 9–10–часовой беспрерывной работы, бросалась на чистый пол под какую-нибудь из мужских кроватей (чистота у нее была всегда отличная), брала туда подушку и почта сразу засыпала.. Под кроватью — потому, что там не было мух за одеялом…
А мы опять брались за книжку для чтения…
Проспавши с час, она быстро вскакивала, и опять — за дела по хозяйству: то шла на реку, то что-нибудь шила: у ней была швейная машина; в крайнем случае, если не было иного дела, вязала привычными спицами чулки… И что-то думала… Мы легкомысленно не интересовались, чем были заняты ее мысли.
Подходит “полдник”: так назывался 4–й час… Опять—чай… Скоро — и вечер… Куры уже на нашести… Приходит из стада корова. Мать доит ее… Немного снова подкармливает ее по меже… Восемь—девять часов… Мать снова проработала 6–7 часов после полдня, а всего 15–17 часов в день… И ложится уже спать — после ужина… А мы — опять на гулянье.
Отец иногда посидит с нами вечером… И смотрит на звездное небо: он всегда любил это! И нас учил: “Вот эта Большая Медведица, а вот если провести почти прямую линию от чашки кастрюли вверх, то мы “наткнемся” на Северную звезду, вокруг которой все движется. А от нее, обратно с
Большой Медведицей, постепенно появится Малая Медведица”. Это я и сейчас помню… Еще говорил отец о Петровом Кресте, о Вечерней звезде, об Утренней зарнице; утром, ночью показывал нам яркую кучку Стожаров (иногда мы спали на соломе, постеленной на земле)… И мы любовались прекрасным небом и звездами… Иногда вспоминается и красивая луна, но это почему-то помню реже.
Характерно, что отец никак не соглашался с общепринятой системой вращения Земли вокруг Солнца в течение года, ему это казалось, очень долго бы было. И он придумал свое объяснение: Земля вертится под Солнцем, как если бы какой-нибудь шарик привязали к потолку, и он внизу делал бы ежегодное движение. Я, как “ученый” сын, старался поддержать Коперника, — но безуспешно…
А мать давно уже спала… Завтра снова начинать рабочий день, часа в три утра… А отцу — свой труд…
Перед смертью мама предлагала ему еще послать за доктором, а он ответил ей: “Нет, мать, не хлопочи зря: я чувствую, мне не поправиться. Пожил, потрудился, пора и на покой мне”.
Оба трудились всю жизнь… Хорошие были люди.
Чернички
Их было в наших краях, в разных селах, три — четыре человека. Так называли этих девственниц потому, что они всегда одевались, подобно монахиням, в черное, иногда их именовали “вековушками”, так как они век вековали незамужними. Обыкновенно они по умершим читали Псалтирь, — где их звали. В остальные дни они скрытно жили в какой- либо маленькой хате, или “келии”, на огородах; как проходила их жизнь, мы не знали: вероятно, читали какое-нибудь молитвенное правило, клали земные поклоны, занимались в свободное время какой-либо работой.
Никогда ничего худого про них не говорили.
В храме они были первыми, уходили — последними. Стояли обычно в сторонке, сзади всех… Своей “стайкой”. На молитвах — кланялись низко, кладя кресты твердо, как по- латается по–уставному. Никогда не говорили и вообще были молчаливыми.
Почему они не вышли замуж, не знаю. Но я хорошо помню, что две из них были даже красивыми: одна — с удивительно белым лицом, блондинка, — хотя волосы их были укрыты черным большим платком, низко надвинутым на глаза; другая, с тонкими чертами лица, брюнетка; а вот замуж не вышли… Видно, думается мне, не пожелали замужества по тем же религиозным побуждениям, которые иных направляют в монастыри. Только здесь было свободнее, чем при послушании в обители.
Про святость их тоже не говорили люди, хотя и относились к ним с почтением… Народ наш был разборчив в употреблении слова “святой” — вопреки сектантам.
А третья, известная мне, слепая Даша, была удивительным человеком. Слепая от рождения — у ней в больших глазах белки были без зрачков, — она как-то научилась по слуху Псалтири: все псалмы и междопсалмия она знала твердо наизусть. 150 псалмов — это не легко запомнить, да еще в порядке их! Довольно полная, с округлым лицом, с расширенными глазами — как это делаем мы, зрячие, когда прислушиваемся к чему-либо, с рябинками на лице, всегда довольная, даже ласково улыбающаяся при разговоре… Немыслимо было даже подумать, чтобы она кого-либо осуждала! Она особенно твердо крестилась, вдавливая персты в лоб, живот и плечи.
Свой крест слепоты Даша несла совершенно безропотно. И слепота ей, вероятно, была во спасение. Да и посторонние, глядя на нее, легче переносили скорби. А я, вспоминая сейчас о ней, поучаюсь.
Примечательно, что эти чернички никого не учили, не давали советов. И — Боже сохрани — не обличали, не судили: учить — это дело батюшки! К священству всегда относились со смирением, с почтением. А батюшка смотрел на них спокойно, точно не замечал их, будто хранил» лишь девство — такое простое и легкое дело! А ведь это явление — замечательное! И стоило бы заинтересоваться им! Но кругом были подобные им — религиозные, смиренные, целомудренные — только — в браке: а это — тоже подвиг. Дух же был один: христианский, православный, потому, вероятно, и не дивились черничкам.
Кстати, брат у чернички–блондинки, Семен Иванович, —бывший садоводом у помещиков Ч.[244], живший версты за полторы от своего дома, — тоже был одиноким, холостым. У него была широкая, чистая, бело–желтая борода. Он обладал мягким тенором и всегда пел в хоре. Видно, в этой семье была почему-то общая наклонность к девству и церкви. Спокойный. Относились к нему с уважением.
Что с ним случилось после — не знаю…
Жили–были.
Крестная