Божьи люди. Мои духовные встречи

Митрополит Вениамин

Боже! Как хорошо! И трезвон — целый день, до вечерни. Так всю неделю…

Кривой Павел

У наших господ было две больших лошади, а конюшня — огромная, лошадей на 6–8; другая половина была под каретой, сеном, упряжью. Главный кучер жил “внизу”… Держал он себя величественно, “по–генеральски”. Приходил к конюшне редко, когда господа выезжали (очень редко) за 7 версг, к сестре Ч–ой. Возил он их не спеша и осторожно… Я их помню уже старушками. Обыкновенно он носил короткий аккуратный халат, почему-то накидывая

его только на плечи…

Но речь будет о помощнике его, Павле. Это был огромный человек. На один глаз — кривой, так его и звали — Кривой Павел. У него была жена Анна, сварливая и многоречивая женщина. Заговорив о чем-нибудь с мужем еще в избе, она выходила в чулан или на крыльцо, чтобы выбросить из совка сор и пыль, и тут еще она продолжала говорить. “Анна — не в духе”, — думали мы.

По праздникам Павел иногда любил подойти к нашей избе, если я сидел после обедни на скамейке. И тут у нас поднимался какой-либо “богословский” разговор. Я запомнил лишь одно.

— Ведь вот какая история, — говорил он. — Ежели я не схожу в церковь в воскресенье, то, значит, на всю неделю жди ссор с моей Анной. А ежели схожу, то целую неделю живем мирно.

Детей у них не было…

Я и теперь думаю: какое значение имеет храм!

“Золотко”

Кстати припомню об одной женщине… О ней бы следовало написать целое житие… Не ценим мы людей, как должно бы.

Могу припомнить кое-что о ней.

Молодою девушкой она захотела уйти в монастырь. Мать знала об этом намерении дочери и стала сама подготавливать ее к будущей жизни. Как? — прежде я знал. Теперь совершенно забыл.

Редкая мать! Нередко они идут наперекор.

Впрочем, в православном мире простые люди охотно идут навстречу подобным желаниям.

Приняли девушку… И чуть ли не с самого начала назначили ей послушание — шитьевое…

А главное — в том, что она всю жизнь была ласкова: “Золотко” — это любимое ее выражение! И все-то у нее — “золотко”…

Она и сейчас еще живет: ей 75 лет… И работает.

К этому можно прибавить другое послушание ее: она кормит курочек и голубей, что так идет к ее ласковости. Если кто-нибудь подарит ей деньги за работу, она тотчас накупит на это гороху, зерна — или еще чего-нибудь — для курочек и голубей… Заболела как-то одна курица, и она всю зиму держала ее в своей келии.

Спит она — сидя, потому что у нее грудная жаба. Но никогда не жалуется на это, даже никому не говорит.

Никогда ни с кем не спорит. А чтобы — ссориться — об этом даже подумать о ней нельзя! За долгую монашескую жизнь она несомненно приобрела большой опыт, но никогда никого не учит: считает себя для этого недостойной…

Узнал теперь, что мать готовила ее к монашеству так: в семье ели и мясо, а ей готовили постное, построили ей сзади двора маленькую келию, где она и жила, если же приходили гости к ним в дом, то мать непременно отсылала ее в келию. А потом сама отвезла в монастырь.

О другом — о молитве, чистоте и смирении — и говорить не стоит: это само собою разумеется…

Святая!

Молитвами ее помилуй нас, Господи!

Зовут ее Евгения!

Три Нины

Первая была дочь высокого чиновника. Лет с 16–ти она хотела поступить в монастырь, но родители решительно воспротивились этому. У нее была тетка, бывшая замужем за лесничим. Иногда Инна приезжала туда, но скоро исчезала в лесу. Стали искать ее и находили молящейся… Надеясь случить ее от этого намерения, родители отправили ее учиться на доктора за границу (кажется, в Париж). Она вышла оттуда медичкой, но внутри осталась “монашкой”, замуж выходить никак не хотела. Отец помер. На ее попечении осталась старушка мать и взяла с нее обет — не поступать в монастырь. На ее же заботе осталась и тетка, муж которой (лесничий) тоже скончался.

Из нее вышел прекрасный доктор: знающий свое дело, всегда готовый для больных, полный бессребреник. Ею все дорожили.

Я видел ее уже старушкой, лет более 50–ти, с сединой. Мать и тетка продолжали, слава Богу, жить; я их тоже видел. И странно мне было наблюдать, как мать ее обращалась с ней как с девочкой, хотя ей тогда было уже на шестой десяток. Тетка лежала в постели безнадежно больной, племянница ухаживала за ней. Матери шел к концу восьмой десяток: крепкая была, высокая ростом. Нина по–прежнему была безответной послушницей.

Умирала глубокая, но одинокая, безродная старушка. Была ночь. Все, кто был здесь, заснули. И Нина одна приняла душу ее, ухаживая за ней до последней минуты.

Померла и тетка… Потом скончалась и мать…

И она исполнила свое желание: тотчас ушла в монастырь, где ее давным–давно знали и любили. Но она была уже сама старушкой…

Вот и все.

Но кто может рассказать самое главное: про ее внутреннюю жизнь, про тайные молитвы, про ее чистоту и смирение, про веру? Она всегда скрывала это. Припоминается лишь рассказ мне о том, что не раз видели ее ядущей черный хлеб, — и тот с плесенью… А о тайном посте говорило очень худое ее тело… Теперь она жива еще… И по–прежнему лечит и ухаживает за сестрами монастыря как врач.

Конечно, исполняет и другие послушания, когда свободна, соединяя в себе Марфу и Марию.

Это — одна Нина.

Вторая — тоже доктор и жена доктора. О ней я мало расскажу. Одно знаю, что она в больнице со всеми обходится ласково, такою и я знаю ее. Знаю, что и муж ее относится к ней с великой любовью, за ее смирение и любовь, хотя он сам — крутой характером. У них одна дочь, и не совсем здорова. Росту маленького. Я видел ее — пожилою, лет 50–ти. Они все еще живы.

Я подарил ей медный, позолоченный складень “Деисус” (правильно: “Деисис”, греч. молитва Христу, Богоматери и Предтечи). Она дала мне такой же Крест в пол–аршина. Он у меня и сейчас.

Третья Нина — послушница монастыря. Жизнь ее была сложная. Была не крещена лет до 20–ти. Работала на фабрике. Жила в общежитии с другими работницами. Жизнь там была далекая от благочестия… Такою, кажется, была и она… Но постепенно в ней явилась вера. Подружки стали издеваться над ней. И подкладывали в ее постель дрова. Смеялись… Она все вытерпела…

Крестилась. Ушла из общежития. Потом поступила в монастырь. Там жизнь показалась ей недостаточно строгою и мало рабочею… И она ушла в иную обитель.