Божиею милостию Мы, Николай Вторый...
Шрифт:
– Правительство Республики и её глава – президент Пуанкаре будут очень тронуты благодарностью Вашего Величества. Они заслужили её той быстротой и решимостью, с которыми Франция выполнила свой союзнический долг, когда убедилась, что дело мира непоправимо погублено. В этот день Франция не колебалась ни одного мгновения.
– Я знаю, знаю… – уже по-домашнему говорит царь и добавляет: – Впрочем, я всегда верил слову Франции… Особенно после того, как я посетил вашу великую страну и встретился с её народом…
Пока длился этот обмен официальными любезностями, посол успел оглядеть кабинет властителя огромной империи и подивился его простоте.
Государь предлагает сесть и угощает гостя папиросами из деревянной шкатулки.
Разговор
Палеолог спрашивает мнение Государя о продолжительности этой войны. Это как раз то, о чём сегодня размышлял Николай, и он излагает послу свои раздумья, из которых видны глубина и серьёзность мышления российского самодержца. Он полагает, что война продлится не менее года, будет жестокой и опасной. Царь опровергает мнение тех, кто считает, что за два-три месяца удастся победить коалицию Центральных держав, тем более что ещё не совсем сложился баланс сил, которые будут выступать друг против друга.
Посол снова поражается, с каким профессионализмом опытного дипломата русский царь рассуждает о предполагаемых позициях, которые займут в ходе битвы Италия и Турция, Болгария и Румыния, о необходимости привлечь к Антанте Японию, а для этого просить Великобританию хотя бы на время уладить свои противоречия с этой страной в Азии. Император проявляет даже понимание ситуации в САСШ, где сильны германофильские и изоляционистские тенденции, но выражает надежду, что «яблочко от яблони недалеко катится» и Америка должна последовать в борьбе с Германией за своей праматерью Британией, поддержав её морально и материально.
Палеолог начинает беспокоиться, что не сумеет в этом интересном для него профессиональном разговоре добиться главного, с чем он ехал к царю, – как можно скорее толкнуть ещё не до конца отмобилизованную русскую армию на Берлин, чтобы спасти от неминуемого разгрома бошами прекрасную Марианну.
Наконец, он улучает момент и со всей настойчивостью, на которую способен, прервав Государя, начинает доказывать, какой ужасной опасности должна подвергнуться Франция в первый период войны, а с ней и Россия.
– Ваше Величество, – чуть не плачет посол, – французской армии придётся выдерживать ужасающий натиск полностью готовых к войне двадцати пяти германских корпусов… Я умоляю поэтому предписать Вашим войскам перейти в немедленное наступление… В противном случае французская армия рискует быть раздавленной… Если такое свершится, то вся масса германцев обратится против России, и Франция не сможет ничем помочь!..
– Мой дорогой посол, – отвечает монарх, – как только закончится мобилизация, я дам приказ немедленно идти вперёд. Моя армия и все резервисты рвутся в бой… Наступление уже было давно согласовано нашими Генеральными штабами в Шантильи, и теперь те же генералы поведут наши победоносные войска на битву… Германия будет взята в клещи, а этого более всего боялись все разумные германские генералы, начиная от Бисмарка… Кстати, вы знаете, что мой кузен Вильгельм, наверное, совсем сошёл с ума…
Доверительно пригнувшись к послу, Император рассказывает ему историю, которая потрясла его в ночь после объявления Германией войны России:
– Вы знаете, первого августа я заработался допоздна и только в половине первого ночи отправился в комнату Императрицы, чтобы выпить с ней чаю, прежде чем идти в постель, – я плохо сплю, если ложусь сразу после работы над бумагами… Её Величество была уже в постели, хотя она – такой же полуночник, как и я, и мы за чаем проболтали до двух часов ночи. Потом я пошёл в ванную, так как очень устал, но не прошёл и двух шагов, как мой камердинер догнал меня и сказал: «Очень важная телеграмма от его величества Кайзера!..» Я взял листок, и – подумайте только!.. – в нём стояло: «Немедленный, ясный и безошибочный ответ Твоего правительства – единственный путь избежать бесконечных несчастий… Я прошу Тебя ещё серьёзнее, без отлагательств приказать Твоим войскам ни при каких обстоятельствах не нарушать мои границы…» И Вильгельм писал это в тот момент, когда предписывал своему послу в Петербурге объявить нам войну! Он безнадёжно запутался в сетях своего собственного вероломства и лжи!.. Что же? Он считал меня сумасшедшим? Или рассчитывал поколебать меня, смутить и толкнуть на какой-то бесчестный поступок перед моей армией и народом?.. Я вернулся с этим текстом к Императрице, прочитал ей, и она прямо спросила меня: «Ты ведь не будешь отвечать на это?!» – «Конечно нет!» – сказал я ей. Мы тогда решили, что всё кончено навсегда между нами и Вильгельмом, как бы ни сложились обстоятельства в дальнейшем… Объявляя мне войну, он умоляет меня не пускать мои войска через его границу!.. – ещё раз с иронией повторил суть телеграммы Николай и закурил новую папиросу.
Посол пришёл в полный восторг. Никогда и никто из монархов, при чьих дворах он представлял свою страну, не разговаривал с ним так доверительно и интимно. Палеолог почти полюбил в эти мгновенья Николая Александровича, он был им полностью очарован.
Они поговорили на разные темы ещё с четверть часа, а потом Государь встал, давая понять, что аудиенция окончена. На прощанье он заключил посла в объятия со словами:
– Господин министр, позвольте мне в вашем лице обнять мою дорогую и славную Францию!
Его глаза ещё раз излучили из себя поток тепла и очарованья.
Кланяясь от души и пятясь к двери, чтобы не поворачиваться спиной к такому обаятельному монарху, Палеолог покинул кабинет в Нижнем дворце.
Мордвинов, казалось, и раньше знал, что Николай Александрович обласкает посла Франции. Как истинный придворный, заметивший, что кто-то попал в особую милость к царю, он самым льстивым образом осведомился, не надо ли чем-то помочь послу. Чуть ниже, чем обычно, поклонился он ему перед тем, как отворить Палеологу дверцу кареты с двуглавым орлом на лакированном боку.
Послу и эти знаки внимания были очень приятны. Тем более что он знал кое-что об этом флигель-адъютанте царя, а именно – Мордвинова салонная молва называла одним из немногочисленных личных друзей Семьи Императора.
Теперь путь Палеолога лежал совсем близко. Он приказал кучеру везти его на Знаменку, во дворец великого князя Петра Николаевича.
…Через несколько минут посол Франции словно из одного мира – тихого, простого и спокойного, перенёсся совсем в другой – пышный, яркий и вызывающий. Просторный дворец, построенный в середине XVIII века для графа Кирилла Разумовского, сиял огнями и гремел музыкой военного оркестра – Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич и его брат, владелец Знаменки, ещё не закончили праздновать высочайшее назначение.
Посла здесь как будто бы ждали – настолько желанным гостем был он великокняжескому семейству. Внутри царила такая суматоха, словно немецкий десант готовился к высадке на берега Знаменки или эскадра германских цеппелинов [122] подходила среди туч ко дворцу. Значительную долю этого столпотворения создавал генерал-майор Саханский, управляющий малым двором великого князя Николая Николаевича, он же – глава его свиты. По представлению дяди Николаши Государь назначил его комендантом Ставки. Своей бестолковостью и великой путаницей Саханский воочию доказывал всем, в том числе и французскому послу, что Верховный Главнокомандующий ценит своих сотрудников не за ум и деловитость, не за службу, а за умение прислуживаться.
122
Цеппелины – дирижабли, по имени немецкого конструктора Фернанда Цеппелина (1838 – 1917), который организовал их серийное производство с 1900 г.