Божьим промыслом. Стремена и шпоры

Конофальский Борис

Все офицеры, что были в помещении, повернули головы и посмотрели на толстяка. А генерал, покинув своих офицеров и позвав с собой капитана Неймана, пошёл к господину Кохнеру и, сев рядом с ним, заговорил:

— Ротмистр Кохнер, это капитан Нейман, он пойдёт с вами.

— Пойдёт со мной? — искренне удивлялся Кохнер. — Куда капитан Нейман хочет идти со мной?

— Как это куда? — пришла очередь удивляться генералу. — В цитадель, конечно, в комендатуру.

— Что? — толстяк удивился ещё больше. — В комендатуру? Мне идти? Сейчас? Или когда?

— Сейчас, мы всё пойдём туда сейчас, и вы пойдёте первым, — твёрдо произнёс Волков.

— Я? — всё ещё не верил Кохнер. Он, кажется, начинал понимать,

к чему клонит этот добрый генерал. — Первым?

— Вы и капитан Нейман, а с ним ещё один очень крепкий сержант пойдёт, чтобы с вами ничего не произошло.

— Но меня же… меня же узнают, — пролепетал бывший ротмистр. — Там многие меня знают.

— Да, узнают, — согласился Волков, — и поэтому отворят ворота, как только вы назовёте пароль, а вот капитану Нейману ворота могут и не открыть, даже если он трижды назовёт пароль. У него могут спросить имя, и ему придётся врать, что-то придумывать, а вам, друг мой, ничего и врать не придётся, просто назовётесь, и всё, сами же говорите, что вас там знают. И больше от вас ничего не потребуется. Как только ворота откроются, вы можете идти домой.

— Не бойтесь, — поддержал генерала капитан, — как только ворота откроются, дальше я сам.

Нейман был высоким и широкоплечим человеком, даже сейчас, без доспехов и оружия в руках, он выглядел как человек опасный. И Кохнер всхлипнул в ответ. А генерал сказал на это:

— Друг мой, не волнуйтесь, если дело выгорит, то я дам вам пятьдесят монет.

— А если не выгорит, меня… меня повесят, наверное, — снова всхлипнул толстяк.

— Нет-нет, не повесят, я заберу вас с собой в Вильбург, — обещал ему генерал.

— Как всё это плохо…, — морщился и едва не плакал Кохнер, — я же хотел по-другому… Я не так думал…

— Хватит, — вдруг весьма резко произнёс Нейман, — хватит вам скулить, вы же офицер, а то заплачьте ещё, как баба! Сказано вам делать дело, так делайте, уж понятно должно быть вам, что обратной дороги у вас уже нет. Так и идите вперед без всяких раздумий, до конца, а ещё верьте в генерала, его Господь ведёт, и посему он поражений до сих пор не ведал.

Тут толстяк перестал причитать и взглянул на Волкова: неужто и вправду вас Господь ведёт. И Волков покивал в ответ на его взгляд: ведёт Господь, ведёт. А потом и сказал:

— Ну, вы тут пообщайтесь, а я пойду отдам распоряжения.

И, оставив их, пошёл к столу и с другими офицерами стал готовиться к делу; глядя в карту, стал говорить.

— Майор Дорфус, вы с ротмистром Юнгером и его людьми пройдёте весь путь до самой цитадели. Только тихо.

— Что смотреть? — сразу спросил майор.

— Я не хочу угодить в засаду, не хочу, чтобы… ну, к примеру, вот тут, — Волков ткнул пальцем в карту, — мне перекрыли улицу и зажали колонну тут, меж больших домов, на которых можно рассадить арбалетчиков. Поезжайте и посмотрите переулки и проулки, нет ли в них вооружённых людей. Поезжайте, как только будут оседланы лошади.

— Как вам будет угодно, — сразу ответил Дорфус, и они с Юнкером тотчас ушли.

— Рене!

— Да, генерал. — отозвался полковник.

— Сто человек пехоты. Отберёте народ сами, но из рот Лаубе никого не берите, люди Лаубе остаются все тут.

— Да, генерал, — отзывался полковник.

— Полковник Роха.

— Я тут.

— Шестьдесят мушкетёров идут со мной.

— Ясно. Пошлю с ними капитана Вилли.

— Да, так и сделайте. Ротмистр Кальб!

— Да, генерал.

— Десять своих людей оставите в расположении полковника Брюнхвальда, а с остальными своими людьми идите с мной.

— Как пожелаете, господин генерал, — отвечал командир арбалетчиков.

— Полковник Брюнхвальд, прошу вас всем уходящим выдать хлеба и сыра на день с собой.

— Конечно, генерал.

— Господа, — Волков оглядел офицеров. —

Ваши люди должны быть готовы выйти, как только вернётся майор Дорфус.

Офицеры стали расходиться. А к нему подошёл Хенрик и напомнил:

— Господин генерал, если вы на дело решитесь, надобно нам кого-то на квартиру послать, доспех-то ваш там.

— Дьявол! — выругался барон.

Так и было, доспех он возил в ящиках при карете. И карета, и доспех, и пара его хороших коней теперь находились в доме на улице Жаворонков.

— Может, послать за доспехом фон Флюгена? — предложил Хенрик.

Волков взглянул на юношу, у которого и у самого доспехи остались в доме, и покачал головой.

— Нет. Ночь, горожане что-то затевают, мало ли встретят его где в переулке. Пусть тут сидит, а я попрошу что-нибудь у полковника Брюнхвальда, — отвечал генерал и тут же вспомнил, что у его старого товарища доспехи все… очень уж просты — крепки, тяжелы, но не изысканы, — и он тут же поправился: — у прапорщика Брюнхвальда.

И Максимилиан с радостью поделился с командиром отличной запасной кольчугой, очень неплохой кирасой и шлемом с новёхоньким подшлемником. Вот только была одна неприятность: Максимилиан был сильным молодым человеком, чьё тело не знало отдыха даже при ленивой казарменной жизни, а посему его кираса не подошла немного раздобревшему за последнее время генералу.

— Ну и чёрт с ней, — сказал тот фон Готту, старавшемуся застегнуть на нём доспех.

— Я сейчас застегну её.

— Нет, мала, дышать тяжко, обойдусь одной кольчугой. Всё равно в драку, случись такое, не полезу.

— Можем спросить ещё у кого-нибудь, — предложил фон Флюген. — Авось, кирас лишних тут в казармах в достатке.

Но генералу не захотелось брать доспех ещё и у подчинённых. Как-то это было нехорошо. Одно дело — взять у кого-то из Брюнхвальдов. Они давно уже стали близкими ему людьми. Можно было взять у Рене. Он родственник, хотя лишим доспехом, кажется, богат не был. А вот у подчинённых он брать кирасу не захотел. И, махнув рукой, произнёс:

— Не надо, обойдусь кольчугой.

Все отобранные для дела люди уже были готовы, получили провиант на день и, гремя доспехами и оружием, стали собираться во дворе; кони уже были осёдланы, две телеги обоза уложены и в них впряжены мерины. Ждали только возвращения Дорфуса из разведки, и пока было время, генерал подошёл к трём людям, что были в данном деле главными действующими лицами. То были капитан Нейман и сержант Грифхоппер, и они стояли подле лавки, на которой сидел бывший ротмистр городской стражи Кохнер. Как разительна была разница в этих людях! Толстяк Кохнер, сидя на лавке, напоминал растёкшееся по лавке и сползающее с неё тесто, он был так удручён всем, что происходило вокруг него, что готов был рыдать. И совсем другие люди стояли рядом с ним. То были истинные псы войны. Капитан Нейман был высок, и отличный, но уже бывавший в деле доспех сидел на нём прекрасно. Ничего лишнего, всё подогнано по фигуре так, чтобы никак не стеснять движений, сам он непринуждённо опирается на крепкий люцернский молот, которым намеревается нынче ночью поработать. Его шлем и подшлемник лежат на столе. И тут же стоит сержант Грифхоппер, он уже и шлем надел, лишь боевые рукавицы заткнуты за пояс, у него в руках увесистый топор. И никаких мечей, мечи — это блажь высокородных; у Неймана на поясе висит кацбальгер, такой, какими пользуются ландскнехты, а у сержанта — ещё менее затейливый, простой и надёжный солдатский фальшион. Неймана можно считать ещё не старым, а вот у сержанта над горжетом серебрится щетина, он старше Волкова, но всё ещё отменный боец. Волков отмечает, чтоб оба они подпоясаны бело-голубыми шарфами. Это его цвета. И, глядя на них, он не сомневается, что эти люди сделают то, что он задумал. Если, конечно, эта квашня Кохнер не подведёт.