Божий гнев
Шрифт:
При этом он, разумеется, громил пристрастие к чужеземным обычаям и заграничным лакомствам. Это не мешало ему уплетать тонкие паштеты у богатых панов и высоко пенить испанские вина.
Детей и домашнее хозяйство он предоставил жене. Подчаший всецело принадлежал родине и хлопотам о ней, так что дома бывал редким гостем и часто, переночевавши одну ночь, уже мчался на съезды и сеймики.
Подчашего знали на них, и он знал тысячи людей, с которыми беспрестанно сталкивался. До сих пор, однако, надрывание глотки не принесло ему ничего; но теперь знакомство и дружба с Радзеевским
Подканцлеру для его замыслов требовался такой человек, как Дембицкий, а подчашему такой вождь, как Радзеевский. В случае надобности Дембицкий мог вызвать смуту и даже свалку, а подканцлер усмирит их и этим усилит свое значение.
Оба они были совершенно равнодушны к судьбам Речи Посполитой и стремились только возвыситься и разбогатеть, каким угодно способом. Подчаший был самым подходящим орудием для Радзеевского.
Рассчитывая застать его здесь, Дембицкий отправился в Люблин и только тут узнал, что Радзеевский приедет вместе с королем и привезет свою жену. Не тратя времени даром, он пустился нащупывать почву в лагере, где у него было много знакомых. Правду сказать, здесь и так легко и свободно было смутьянить, так как хотя военная дисциплина давала себя знать, но беспокойных людей имелось достаточно, и ему улыбалась мысль посеять зерно, из которого могла вырасти конфедерация. Не было отряда или полка, которому не задерживали бы жалованья, а на эту пружину всегда можно было действовать.
На другой же день по прибытии пан подчаший угощался в лагере и гремел против безжалостного отношения к войскам и траты налогов на разные прихоти, когда жолнер Речи Посполитой умирает с голода, не получая жалованья. Многие поддакивали и аплодировали ему.
Случилось так, что Ксенсский и Стржембош не у Яскульского, а у пана Габриэля Стемпковского встретились с подчашим Дембицким, который, дав волю языку после нескольких кубков, начал высмеивать короля и рассказывать о нем разные выдумки. Говорили о том, что королева, а с нею и другие панны, приедут вслед за королем в Люблин.
— Наш милостивый король, — заметил подчаший, — любит белое мясо. Ого! Между нами будь сказано, всему свету известно, что теперешняя пани подканцлерша Радзеевская была с ним очень любезна при жизни первого мужа. Но с паном Иеронимом иметь дело не то, что с паном Адамом; он и королю не постеснялся сказать: руки прочь!
Стржембош, который слышал это и как придворный короля считал себя обязанным заступиться за него, недолго думая, крикнул:
— Как придворный короля, хорошо знакомый с его делами, объявляю, что ваши слова клевета! Неправда, будто король был для подканцлерши чем-нибудь другим, кроме опекуна.
Это заявление, высказанное громким и взволнованным голосом, как громом поразило Дембицкого, он грозно обратился к молодому человеку.
— А кто вы такой, сударь, что смеете так говорить со мной?..
— Дызма Стржембош, придворный его милости короля, к вашим услугам! — крикнул молодой человек, выпрямляясь. — И то, что говорю, готов отстаивать каким угодно способом.
Он ударил по своей сабле. Оставалось только обнажить оружие, но Дембицкий был не так-то скор
— Очень приятно познакомиться с вашей милостью, — сказал он презрительным тоном, — но я не из пальцев высосал то, что говорю, не вижу причины скрывать, что, пользуясь расположением пана подканцлера, слышал это из его собственных уст. Если бы пан Радзеевский не положил конца этому…
— Пан подканцлер, — перебил Стржембош, — дурно живет с женой, хоть и недавно женился, что же удивительного, что он клевещет на нее. Но этот злой ворон…
Не дав ему кончить, подчаший схватился за саблю, уверенный, что его не допустят до драки, и бросился на Стржембоша.
Тот не испугался, и рука у него не дрогнула, схватившись за рукоять сабли. Но Дембицкий знал, что до поединка не дойдет.
Ксенсский подскочил к племяннику.
— Побойся ты Бога! — крикнул он. — Всего третий день здесь, а уж заводишь ссору.
— Не я ее завел, — возразил Дызма, — а что я не допускаю взводить на его милость короля гнусную клевету, в том никто меня упрекнуть не может. Пускай пан подканцлер клевещет на своих приятелей, но он не смеет задевать наияснейшего пана.
Дембицкий рвался к нему.
— Тут тесно! — крикнул Дызма. — Выйдем из палатки и посмотрим, уступлю ли я пану подчашему!
Хозяин стал уговаривать Стржембоша.
— Не обагряйте кровью моей веселой беседы, — упрашивал он, — ведь и повода нет достаточного. Сам подчаший оправдывается тем, что relata referet [21] : не он виновник сплетни. Слухи действительно ходили, но придавать им такое значение, чтобы обнажать из-за них оружие, значит, оказывать королю плохую услугу.
21
Сообщает то, что ему сообщили.
Первый уступил Дембицкий; Дызма же, сказав себе, что отсрочка еще не конец, окинул его презрительным взглядом и молча отошел.
Ксенсский взял его под руку.
— Уйдем отсюда, — сказал он, — мне бы не хотелось чтоб ты с ним сцепился.
— Мог ли я слушать спокойно ложь и клевету, взводимые на короля? — возразил Стржембош. — Хорошо бы это было!..
Они вышли из палатки.
— Что ты вступился за короля, делает тебе честь, — отвечал Ксенсский, — я знал, что ты это сделаешь. Это была твоя обязанность, но раз обошлось без кровопролития, то и успокойся. Этот крикун плох насчет сабли, и ты бы изрубил его; но это мстительная и злая бестия, у которой везде есть свои люди. Лучше обойти эту кучу, чем ворошить ее!
Дызма вздохнул; ему было очень жаль упустить случай показать свою ловкость и отвагу; и Ксенсский едва утешил его тем, что победа над таким увальнем не принесла бы ему славы, но легко причинила бы вред.
— Ведь он не станет моим другом из-за того, что я выпустил его целым, — сказал Стржембош.
— В дружбе его ты не нуждаешься, — возразил дядя, — а что он будет теперь молчать, за то я ручаюсь.
— Да, — проворчал Дызма, — но уж если он мне попадется…