Божий одуванчик
Шрифт:
— Да что я тебе рассказываю… ты и сам не промах. Юльку из моей конторы в одни сутки раскрутил, даром что она у меня уже год работает и за это время толком ни с кем не переведалась. Не дала, грубо говоря.
Такую цацу из себя строила, что просто Элизабет Тейлор в роли Клеопатры. А ты, как говорится, сразу стреножил.
— Нормальная баба, — пожал плечами Владимир. — Главное — подход к людям. А к женщинам следует подходить не сзади, как большинство мужиков, и норовить схватить за задницу с последующим углублением… отношений.
А спереди. Такая вот пространственная
Свиридов направился к выходу из кабинета, но на самом пороге обернулся и тяжело бросил через плечо:
— А у Дедовского я на всякий случай установил «жучок». Мало ли что…
…Придя домой, Владимир обнаружил прямо на пороге вдрызг пьяного Афоню Фокина, который зафомоздил своей огромной тушей всю прихожую и испускал оглушительный храп.
Вокруг незадачливого выпивохи бегал пес Гарант и тоскливо подвывал, вероятно, пытаясь подвигнуть Афанасия на то, чтобы тот поднялся, добрел до холодильника и дал «другу человека» пожрать.
— Вот кретин, — пробормотал Владимир и, не без труда втащив Афанасия в комнату, свалил его на кровать и захлопнут дверь: дыхание Фокина атмосферу явно не озонировало.
Илюхи еще не было. Впрочем, Володя не успел даже поужинать, как младший братец ввалился в квартиру и, навернувшись в прихожей через фокинские туфли, живописно полетел вверх тормашками.
Владимир выскочил из кухни и увидел, что Илюха вытирает кровь с разбитого при падении лица, сотрясая воздух витиеватыми ругательствами.
Под глазом младшего Свиридова красовался внушительный синяк, по краям отливающий лиловым. На опухших губах запеклась кровь.
— Кто это тебя так умилосердил? — неодобрительно спросил Владимир.
— My…мусора, каззлы! — с трудом выговорил тот. — В Моск…ве они бы у меня… я бы… я их мигом…
— Опять обжабились и безобразничали, что ли?
Илья пробурчал что-то нечленораздельное, сползшее в результате в очередной жирный пласт грязной матерной ругани, и, шатаясь, дошел до своей кровати, сбрасывая на ходу одежду и швыряя ее в разные стороны. Потом ничком свалился на свое алкогольное лежбище и вырубился.
Вернувшись на кухню, Владимир продолжил прерванный блистательным появлением брата ужин.
С тех пор как Владимир Свиридов вернулся в Россию и обосновался в Петербурге, с ним происходили странные на первый взгляд вещи.
Прежде всего он постарался убедить себя в том, что в течение всей предыдущей жизни завышал свои возможности. И благодаря этому все время чувствовал, что находится не на своем месте.
Это ощущение несвоевременности и неуместности тех или иных жизненных пертурбаций приводило к тому, что Владимира постоянно мучили сомнения.
Страшные, неотступные сомнения в своей совершенной ненужности.
Он считал себя не машиной смерти, которой он, по сути, был долгие годы и которую мастерски воспитали из него выдающиеся специалисты еще советских спецслужб. Совсем не так.
По своей психологической организации, по мироощущению он был скорее актером. То есть личностью, воспринимающей жизнь по законам сцены и оттого страшно уязвимой и противоречивой: и безжалостным, и ранимым, и жертвой, и палачом.
По этому поводу ему часто вспоминались строки Андрея Вознесенского, которого он вообще-то не любил, предпочитая ему Гумилева и Пастернака. Но строки именно этого поэта определяли всю его жизнь:
Дай Бог быть тертым калачом, Не сожранным ничьею шайкой, Ни жертвою, ни палачом, Ни барином, ни попрошайкой. Дай Бог не вляпаться во власть, И не геройствовать подложно, И быть богатым, но не красть, Конечно, если так возможно…Это оказалось невозможным. Он был и жертвой, и палачом, он воровал и вляпывался во власть, чтобы потом на коже остались незаживающие, жуткие подпалины.
Он был тертым калачом в шайке, красиво именуемой спецотделом ГРУ «Капелла».
Он был человеком, во многом играющим опасную роль трагического шута даже наедине с самим собой.
Его заставили быть таким прихотливые и жестокие жизненные обстоятельства.
Тиски судьбы, в которые он попал сразу же после того, как в восемнадцатилетнем возрасте оказался в так называемой «группе сирот» при Высшей школе ГРУ, группе, на основе которой несколькими годами позднее был сформирован знаменитый отдел «Капелла» — элитная, наисекретнейшая и самая высококлассная часть спецназа внешней разведки.
Гроссмейстеры смерти, как образно назвал офицеров «Капеллы» Константин Ильич Малахов.
Владимиру приходилось играть, чтобы выжить. Он играл гениального убийцу, чистильщика, элитного палача — при этом всегда чувствуя, что он только пешка в большой игре.
Несмотря на все, чем щедро одарил его господь, он чувствовал себя винтиком отлаженной до совершенства системы, марионеткой в руках сатаны.
Такие размышления, возможно, смешны и более пристали театру и сцене.
Но когда они проникают в каждую клеточку тела и там перерождаются в такую боль, что жизнь сужается до провала черного неба, затиснутого между крышами домов, — тогда совсем другое дело…
…Раз за разом он ловил себя на мысли, что в тех или иных ситуациях моделирует в сознании свое изображение, как в полузадернутом прозрачной тьмой зеркале.
И читает там каждую черточку, пропитанную лживой и глубоко трагичной игрой.
Он никогда не мог позволить себе быть самим собой. И, вероятно, поэтому, достигнув возраста Христа, продолжал ничего не значить.
Жизнь словно текла мимо него — фигляра, циника, убийцы.
И поэтому он сидел сейчас в этой питерской квартире, купленной на остатки московских денег его брата, один. Ведь не считать же, что одиночество разряжают два храпящих пьяницы в наполненных тягучей и липкой тишиной комнатах.