Божья коровка 2
Шрифт:
Процесс тем временем продолжился. Впечатленный наградами Коровки, судья удовлетворил все ходатайства Когана — в том числе о вызове на заседание представленных им свидетелей защиты. Их тоже попросили выйти в коридор. Суд приступил к допросу потерпевших. Начали с Григоровича. Студент отбарабанил придуманную для него версию и смолк.
— Вопросы у сторон? — озвучил председатель.
— Позвольте? — Коган встал. Получив кивок судьи, спросил: — Скажите, потерпевший, как близко вы видели подзащитного? С каких сторон?
— Вплотную подошел, — ответил Григорович. — Со всех сторон и рассмотрел.
— На
— У меня на оба глаза единица.
— Из ваших показаний вытекает, что подзащитный был обнаженным полностью. Вы это подтверждаете?
— Да.
— В таком случае вы должны были рассмотреть отметины на теле подзащитного. Ну там, родимое пятно, какой-то шрам. Вы что-нибудь заметили?
Григорович на несколько секунд умолк, напряженно размышляя.
— Был шрам на лбу, — промолвил наконец. — Другого не заметил.
— Вы это подтверждаете?
— Да, — ответил потерпевший.
— Прошу отметить в протоколе, — сказал защитник. — Второй вопрос. Вы утверждаете: мой подзащитный бил вас кулаками. Какой рукой?
— Обеими, — ответил Григорович.
— И левой тоже?
— Да.
— Прошу и это записать, — сказал защитник. — Последнее. Мой подзащитный утверждает: вы разбили подаренный ему приемник, пнув его ботинком. Вы согласны?
— Он сам его и разломал! — воскликнул Григорович. — Со злости.
— Как это было?
— Ногой ударил…
— Больше нет вопросов, — сообщил защитник.
Такие же вопросы он задал и другу Григоровича и получил похожие ответы. Разве что Зеньков, видно, ощутив неладное, заявил, что он не видел, как подсудимый разбивал приемник. Насчет отметин подтвердил, что не заметил и на зрение не жалуется.
— Уважаемые судьи, — начал Коган, когда Зеньков сел рядом с другом. — Прошу вас разрешить исследование важного доказательства.
— Какого? — Савчук насторожился.
— Освидетельствование тела подзащитного. От плеч до пояса. Позвольте снять ему рубашку. Надеюсь, не сочтете это нарушением общественной морали. Для дела очень важно.
Савчук бросил взгляд на прокурора. Тот пожал плечами.
— Пусть снимет… — разрешил судья.
Коровка встал и стащил с себя рубаху. Зал изумленно загудел.
— На теле подзащитного — два огромных шрама, — сказал защитник. — Левая рука и грудь. Их не заметить невозможно. С моим неважным зрением я вижу их издалека. Сражаясь на Даманском, мой подзащитный получил тяжелое ранение и еле выжил. Из армии был комиссован, а минской ВТЭК признан инвалидом. Вот документы — оригинал и копия, заверенная нотариусом, — он положил на стол перед судьей две бумажки. — Мой подзащитный левую руку поднять не может, не то, чтоб ею бить. Что следует из сказанного? Мой подзащитный ко времени конфликта с потерпевшими был одет. Второе: он их не бил — по крайней мере левой рукой. И последнее. Вот разломанный приемник, — достав транзистор из портфеля, Коган водрузил его перед собой на стол. — Скажите, подзащитный, это ваш? Тот самый?
— Да, — сказал Коровка. Коган перенес транзистор на стол суда.
— Оцените. Как видите, удар был нанесен довольно сильный. Как можно сделать это босою ногой? Ей даже по мячу ударить больно, а тут пластмасса — прочная, советская. Или у кого-то есть сомнения в качестве товаров СССР?
— Приемника нет в материалах
— Он был изъят, — нисколько не смутился Коган. — В день происшествия участковым и записан в протокол. Но этот важный документ куда-то испарился, — он развел руками. — Однако сам приемник уцелел, в опорном пункте мне его отдали в присутствии свидетелей. Они это подтвердят.
Савчук почувствовал себя премерзко. Защитник развалил на камешки свидетельства потерпевших, ясно дав понять: они соврали. Злость требовала выхода, и он уставился на девчонку, сидевшую на стуле в первом ряду. Она старательно записывала ход суда в блокноте.
— Гражданка? — обратился к ней Савчук. — Да-да, вы, девушка. Кто вы и почему записываете происходящее в суде?
Девчонка встала.
— Я собкор «Известий», Ковалева Ольга Ниловна, — сказала, подойдя к столу. — Вот редакционное удостоверение, а вот — командировочное, — она выложила на столешницу красную книжечку и листок бумаги. — Приехала по обращению коллектива гастронома, где до армии трудился подсудимый. Они прислали в газету телеграмму.
«Блядь! — ругнулся про себя Савчук. — Точно Коган постарался».
— Почему не попросили разрешения суда? — спросил, вернув девчонке документы.
— А разве обязательно? — спросила Ковалева. — Процесс открытый, участвовать в нем может кто угодно. И записи вести.
— Желательно предупредить, — пробурчал Савчук. — Однако, вы правы. Присаживайтесь.
В его душе гремела буря. Вот этого им только не хватало — приезда журналистки! И откуда? Из самой Москвы! Хотя девчонка выглядит не очень-то серьезно. Надо Григоровичу сказать. Тот позвонит в «Известия» — и публикации не будет. Найдет, что им сказать…
— Послушаем свидетелей, — сказал Савчук и посмотрел на секретаря. — Пригласите. Начнем с Ходыко.
В зал вошла свидетельница обвинения — женщина неопределенных лет, полная, лицо помятое. Подойдя поближе, она остановилась и нерешительно взглянула на судей.
— Ваши имя, отчество, фамилия… — приступил Савчук. — Предупреждаю об ответственности за дачу ложных показаний.
— Семь лет тюрьмы, — сказал вдруг Коган. — Статья 177 УК БССР.
— Защитник, помолчите! — Савчук повысил голос. — Не нарушайте установленный порядок.
— Извините, виноват, — ответил Коган. — Всего лишь уточнил.
— Суд вам выносит замечание.
— Не буду больше, — повинился адвокат.
— Что, правда, семь лет тюрьмы? — спросила женщина.
— Это максимальный срок, — поспешил Савчук. — При особых обстоятельствах. Не отвлекайтесь, расскажите, что вам известно по рассматриваемому делу?
— Ничего не знаю, ничего не видела, — решительно сказала женщина.
— То есть как? Вы давали показания.
— Меня заставили, — свидетельница вдруг всхлипнула. — Я самогонку гнала, а участковый и поймал. Сказал, что оштрафуют — до трехсот рублей. А это очень много, у меня зарплата — семьдесят. Потом другой инспектор говорит, что штраф платить не нужно, если соглашусь дать показания против хулигана. Сам их и написал. Дал прочитать, потом велел, чтобы повторила их в суде. Но про тюрьму не говорил! Я на такое не согласна — пусть лучше оштрафуют.