БП
Шрифт:
– Эт-то наш единственный коз-зырь, чтоб-бы остат-ться сейчас живым-ми…
Ближайшее будущее его не особенно страшило. Две-три недели, ну, пусть месяц допросов, потом, как подданного Великого княжества Финляндского, его наверняка отпустят. Ещё через неделю он будет уже в родной Суоми, найдёт связного и через него доложит командиру 27-го королевского Прусского егерского батальона майору Максимилиану Байеру о выполнении задания…
Сердце отчаянно колотилось в груди подобно птице, залетевшей в дымоход. Прижавшись спиной к рекламной тумбе и стянув зубами с руки перчатку, Терещенко достал из кармана верблюжьей охотничьей куртки смятую пачку папирос и, сломав дрожавшими руками несколько спичек, закурил. Поворачиваясь
– Вот ведь мерзавцы! – С негодованием подумал он о дворниках. – Попрятались, как тараканы, по своим каморкам, а тротуары кто чистить будет?
Папироса закончилась быстро и, отбросив в сторону окурок, он осторожно выглянул из-за тумбы. Черт возьми! В конце квартала опять замаячил патруль юнкеров. Скоро они подойдут совсем близко, увидят его и… Никаких иллюзий на этот счёт Михаил Иванович не питал. И прекрасно понимал, что его инкогнито закончится в ближайшем полицейском участке, где уже наверняка есть его фото.
Юнкера зашли в один из дворов и Терещенко ещё раз огляделся вокруг, высунувшись из-за тумбы. Вот! Вот она, надежда на спасение!..
На этот раз мысленно благословив саботаж дворников, он метнулся в ближайшую подворотню с гостеприимно распахнутой калиткой. Выждав, пока стихнет скрип снега под сапогами и негромкий разговор, приправленный добродушным армейским матерком, Михаил Иванович продолжил свой путь в сторону Малой Морской улицы. Императорский яхт клуб был последней надеждой на спасение и возможностью покинуть ставший столь опасным Петроград…
– Господи, за что? Ведь как всё хорошо начиналось! – Рассуждал по пути сам с собой несостоявшийся министр финансов всея Руси, а в перспективе и кормчий внешней политики Империи. – Не нужно было никуда бежать, нужно было просто сидеть в уютной квартире на Миллионной рядом с любимой Марг, и отмечать на карте Петрограда ход выполнения их если не гениального, то как минимум хитроумного плана "по освобождению народа от тирании Николая Кровавого", разработанный с математической точностью не без личного участия самого Михаила Ивановича и одобренного влиятельными друзьями из британского посольства и французской военной миссии.
Люди, как послушные марионетки, выходили на демонстрации требуя хлеба, воодушевлённые и раздувшиеся от гордого осознания причастности "к великому делу" студенты швыряли булыжники в витрины булочных и магазинов, а при появлении полицейского переносили "камнепад" в сторону "держиморды и сатрапа". Тем более, что рядом всегда находился как минимум десяток крепышей с кастетами и браунингами в карманах, готовых отбить героических юношей от жандармов.
Молодые солдаты из запасных батальонов, панически боявшиеся отправки на фронт, охотно слушали агитаторов из числа "политических", или дезертиров и, подогретые денатуратом, стреляли в своих офицеров, отрезая тем самым себе путь к отступлению. Освобожденные из домзака уголовники, мгновенно нацепив красные банты, занялись своим излюбленным делом – грабежами и насилием, называя теперь их по-революционному "экспроприацией и социализацией", а заодно не отказывая себе в убийствах полицейских просто так, из мести к "фараонам". Столица неуклонно сползала в кровавый хаос анархии, безуспешно ожидая хоть от кого-нибудь наведения порядка.
Даже прибытие в Петроград генерала Келлера, известного своей преданностью Престолу и способностью железной рукой восстанавливать правопорядок, поначалу не показалось опасным. Тем более, что Великий Князь Кирилл Владимирович, обнадёженный обещаниями некоторой части думцев поддержать его намерение занять трон, должен был, захватив Царское Село, выбить у Николая отречение и тем самым лишить легитимности все указы Регента Михаила и обвинить прихвостня-генерала в государственной измене…
И что в результате? Полное фиаско… Терещенко после двух первых дней, когда от успеха уже начинала упоённо кружиться голова, вдруг ощутил себя в роли шахматиста, каждый ход которого заранее просчитан противником. Идёт постепенное, но неуклонное выбивание наиболее важных фигур, а сам он находится под угрозой мата.
Кто же стоит за генералом!? Не может быть, что бы тупой солдафон смог переиграть финансового гения и баловня фортуны! Кто?!..
С квартиры на Миллионной пришлось уйти. Возвращаясь с небольшой прогулки, Михаил Иванович заметил, что все подходы к дому блокируются военными и жандармерией, и командуют этим процессом, скорее всего, господа из контрразведки, которые получили весьма широкие полномочия. И ему оставалось только надеяться, что эти полномочия не распространятся на Марг и ребёнка.
Пришлось перебраться сначала к Мережковскому и Гиппиус, но после явно выражавшейся антипатии к "грубой физиологии речей Вашего ужасного Керенского", – на последнюю запасную квартиру, хозяин которой, пока непризнанный, но уже с гигантскими амбициями поэт с уклоном в символизм охотно пустил на постой месье Мишеля, "удивительно точно понимавшего потребности души мятежного пиита в стимулировании вдохновения", а посему щедро доставлявшего чистейший германский героин.
Там были припасены даже дрова и консервы, вполне достаточное количество, чтобы продержаться, пока неугомонный генерал не свернёт себе шею. Но эти надежды растаяли подобно маслу на сковороде. Петропавловская крепость, арсеналы, мосты, тюрьмы, банки, почта и телеграф были вмиг взяты под контроль келлеровцами, против демонстрантов бросили не сопливых деревенских Ванек, а спаянных железной дисциплиной фронтовиков, слезоточивый газ также оказался очень неприятным сюрпризом, рассеивающем сколь угодно агрессивную толпу практически без кровопролития. Помимо всего прочего в Петрограде оперативно распространялись прокламации, отпечатанные в типографиях предателя Сытина, адресованные как к обывателям, так и к восставшим. Причем симпатии горожан явно были на стороне келлеровцев, ибо там куда ступала их нога, воцарялся порядок, а отпечатанные и развешенные на афишных тумбах фото неумолимого наказания душегубов в виде расстрела, или повешения, с обязательным указанием даты, места и сути преступления вызывали горячее одобрение у большей части населения…
Попытка покушения на Великого Князя Михаила с треском провалилась. В автомобиле Регента погибли только его супруга графиня Брасова и семилетний сын Георгий.
– Идиоты! – Продолжал вести беззвучный монолог Терещенко. – Павлины, любующиеся своим красноречием! И не могущие организовать вообще ничего! Теперь у Михаила устранена причина, лишающая его права на наследование трона, а желание отомстить за смерть жены и сына делает его вдвойне опасным и непредсказуемым!..
Келлер подавлял уже последние очаги сопротивления, все пути бегства из Петрограда были блокированы. Слава Богу, верный человек сумел предупредить, что и с этой квартиры надо убраться. И он, один из богатейших людей России, превратился в загнанного зверя, изгоя, пугающегося троих-четверых мальчишек с погонами юнкеров на плечах…
– Ну нет-с, господа, так просто меня не взять! – Бормотал под нос Терещенко, приближаясь к заветной цели своего путешествия – зданию яхт-клуба, где его должен был ждать Николай Евгеньевич Фельтен. Имя этого неординарного человека, горячего поклонника яхт и не менее ярого приверженца Льва Толстого, с тысяча девятьсот седьмого по тысяча девятьсот девятый годы часто появлялась на страницах либеральных газет.
Он прославился своими рейдами летом – на яхте, а зимой – на буере в Финляндию, где печатались запрещенные в Империи брошюры без сомнения великого писателя, но увы, на закате жизни возомнившего себя не менее великим политиком. Ему удалось сделать немало контрабандных рейсов, оставляя с носом Пограничную стражу. Но в итоге, Николай Евгеньевич, всё же, отсидел почти полгода в крепости и был выпущен под весьма внушительный залог в пять тысяч рублей внесенный кем-то из его влиятельных покровителей, но с запретом покидать территорию Санкт-Петербургской и сопредельных губерний.