Брачный марафон
Шрифт:
Глава 5. Мышка-норушка
Истина – самое спорное понятие на всем белом свете. Вроде бы чего сложного, отличить белое от черного и наоборот. Снег белый, грязь черная. Всего и делов. Однако истина, по сути, является условным соглашением большинства. И не больше. Почему? Социологи утверждают, что понимание истинности, также как и формирование норм морали происходит в период становления личности, т.е, в детстве. Иными словами, яблоко от яблони недалеко упадет. Возьмем, к примеру, такое очевидное негодяйство, как ложь. Однозначно и неоспоримо это зло. Не так ли? Но если уточнить это у правоверного мусульманина, он ответит, что ложь во имя Аллаха, которая направлена на борьбу с неверными – благое дело. Его так
– С вами все в порядке? – выдыхал мне дым в лицо огромный негр в полицейской форме. Белого цвета кожи тут не было ни у кого.
– Нет, не в порядке, – стирая кровь, запекшуюся в уголке губ, отвечала я. На это негр разражался потоком нецензурной английской брани, общий смысл которой сводился к тому, что я натурально псих ненормальный, раз приперлась в этот район (он произносил название, но я не могла его ни понять, ни повторить, ни запомнить).
– Как тебе только это пришло в твою тупую белую голову? – с интересом светил мне в глаза лампой он.
– А что? – только и могла выговорить я.
– Да если бы я не остановился, тебя бы уже закопали, – вежливо описал мои потенциальные перспективы он.
– А, понятно, – кивала я и преданно смотрела в его темное лицо. Ничто, никакой трехступенчатый мат, никакие запахи или дым в глаза не могли поколебать моего счастья сидеть с этой, а не с той стороны полицейского участка.
– Что тебе понятно?! Ни один нормальный человек в здравом уме не сунется в… (непереводимое название района), – я сидела, наслаждаясь безопасностью. Орите на меня, стучите по голове, только не выгоняйте. Плиз!!! Откуда ж я знала, что Америка разбита на сектора, где действуют разные законы и порядки. Вот здесь ты можешь спокойно наслаждаться прохладой и плевать в небо, а вот тут тебя укокошат ради пары долларов и даже имени не спросят. В Москве меня могли укокошить с одинаковой степенью вероятности в любом месте и в любое время. Но такого места, где бы меня гарантированно расчленили, я не знала.
– На черта мне эти проблемы, – продолжал делиться со мной эмоциями мой чернокожий ангел-хранитель. Я с умилением любовалась на облеванные стены. Я жива. Я в целости и сохранности. – Ты хоть кто?
– Резонный вопрос, – восхитилась его профессионализмом я. – Меня зовут Екатерина Виллер.
– Паспорт?
– Нетути! – порадовала его я. Сказать с уверенностью, что я была адекватна, не смог бы никто.
– Чудно. А где ты живешь? – продолжил знакомиться он.
– Я? В Fall Church, – не стала запираться я.
– А именно? – уточнил он.
– Точнее не знаю. Я живу с Лайоном Виллером, – сказала все как есть я. После получаса матерщины и оплевывания меня всякими нелицеприятными
– Ты что же натворила? – набросился он на меня.
– Это как так получилась, что ваша супруга шлялась по негритянским кварталам без денег и документов? – набросился на него негр сразу после изучения моих документов.
– Она сама ушла! Мы поссорились, – оправдывался Лайон. Успеха его выступление не имело.
– Это не повод подвергать риску ее жизнь. Это чудо, что она еще жива, – устало вымолвил полицейский, дал Лайону подписать какие-то бумаги и вручил ему меня с рук на руки.
По дороге к дому мы оба, не сговариваясь, молчали как рыбы. Тенистый ил нашего таунхауса вызвал у меня чувство покоя и отчаяния одновременно. Ясное дело, что с этого дня я не выйду за его стены без сопровождения мужа ни за какие коврижки. Даже теоретический интерес к возможностям Америки упокоился во мне с миром. Хотелось только забиться в самый дальний угол дома и по возможности отключить сознание.
– Как я должен это все понимать? – орал на меня Лайон. – Ты выставляешь меня идиотом.
– Меня только что чуть не убили, а тебя интересует добрая репутация? – орала я, перемешивая английские слова и русский мат.
– Ты вляпалась в историю по собственной дури! – с видом истины в первой инстанции вещал Лайон.
– Я вляпалась в историю с ТОБОЙ по собственной дури. А это все – ее последствия! – высказалась я, после чего муженек парализовано замолчал. В его глазах защелкал счетчик купюр. Если я сейчас примусь разводиться, все его расходы канут в лету безо всяких дивидендов.
– Я люблю тебя! Я так за тебя испугался! – дал задний ход Лайон. – Но ты должна понимать, что я отвечаю за тебя. Здесь, где ты ничего не знаешь и можешь натворить непоправимых глупостей, ты обязана беспрекословно слушаться меня.
– Беспрекословно? – переспросила я.
– Беспрекословно! – важно кивнул он. Слово явно нравилось ему, он был готов повторять его бесконечно. Тут я и осознала со всей очевидностью, что у Лайона теперь ружье.
Семейная жизнь вошла в свою колею, как это и было по-видимому изначально задумано. Лайон отдавал распоряжения, старательно заботясь о том, чтобы я не скучала от безделья. Что постирать, что погладить, что зашить и что приготовить на ужин его монаршему величеству.
– Я принес тебе подарок! – обрадовал меня как-то он по возвращении с работы. На обеденный стол передо мной легла толстенная книга «Кулинарные советы», содержавшая в себе бесконечное количество рецептов самых разных кухонь самых разных стран мира.
– И что мне с ней делать? – спросила я, поскольку никакого желания готовить изыски не испытывала. Я была мышью, забившейся в нору от огромного страшного кота по кличке «Угроза выживанию».
– Я буду показывать тебе, чего хочу попробовать, а ты будешь готовить. Я буду выбирать на неделю вперед.
– Прекрасно! – кивнула я. А что делать? Даже в тюрьме заключенных заставляют вязать варежки. Никто же не спрашивает, насколько им это нравится.
– Посиди со мной, – противным шепотом позвал меня в гостиную Лайон. Он обожал эти игры в идеальную семью. Мы смотрели с ним новости и какие-то фильмы на дисках по его выбору. Я разминала его уставшие от целого дня работы за компьютером плечи, а он рассказывал мне события дня. У него были тупицы-начальники, идиоты-коллеги, сволочи-полицейские с их вечными штрафами за неправильную парковку. Жалоб хватало. Интересно, если бы все эти потоки я выслушивала бы от Полянского, я бы также аморфно и равнодушно позволяла бы вливать их себе в уши? Если раньше мне и мысль об Илье доставляла боль, то теперь, то ли от одиночества, то ли от какой-то душевной пустоты, я не только вспоминала о нем, но и часто представляла, будто он рядом. Будто это его я жду с работы и для него готовлю «паэлью», «буйабес» или «фахитос».