Брамс. Вагнер. Верди
Шрифт:
Наконец, существует и — ныне уже почти необозримая — литература о Брамсе: старые и новейшие биографии, всевозможные статьи и исследования, мемуары и прочие свидетельства современников. В связи с этим настоящая работа ни в коей мере не претендует на новизну предлагаемого в ней фактического материала. Тем не менее она основана на интенсивном многолетнем изучении творчества Брамса и обстоятельном знании этого творчества.
Наряду с упомянутыми материалами я счел правомерным воспользоваться также своим личным источником информации, правда, по вполне естественным причинам, ограниченным лишь возможностями человеческой памяти. Речь идет об устных свидетельствах моего учителя Евсевия Мандычевского, который в последние двадцать лет жизни Брамса принадлежал к числу его ближайших друзей. Память Мандычевского, впрочем, была безупречна. И когда я стал его учеником (а это произошло примерно через 12 лет после смерти Брамса), он все еще находился под непосредственным впечатлением от своего великого друга. Вплоть до смерти Мандычевского в 1929 году я постоянно поддерживал с ним тесный контакт и сохранил в памяти множество его высказываний, касавшихся личных черт Брамса, его оценок и суждений по различным музыкальным проблемам. Наконец, будучи единственным сотрудником Мандычевского в работе над Полным собранием сочинений Брамса, выпущенным издательством «Брейткопф и Гертель», я неоднократно обсуждал с ним все, что касалось предмета нашего предприятия. Именно это дает
Биографический очерк
Иоганн Якоб Брамс, отец композитора, был отколовшимся от своего сословия отпрыском крестьянской фамилии, проживавшим в нижнесаксонских краях между Ганновером и Гольштейном. У себя на родине Иоганн Якоб брал уроки у деревенского музыканта, а в 1826 году, когда ему минуло двадцать, отправился искать счастья в близлежащий большой город — в Гамбург. Он сносно владел несколькими музыкальными инструментами, играл на корнете в оркестре гражданского ополчения, на свадьбах и прочих торжествах, в кафе и увеселительных заведениях, а в игре на своем главном инструменте, контрабасе, проявив прилежание и упорство, настолько преуспел, что впоследствии вполне достойно справлялся со своими партиями в театре и даже в Гамбургских филармонических концертах. В 1830 году он женился на своей квартирной хозяйке Кристиане Ниссен, старше его на 17 лет. Иоганнес, родившийся 7 мая 1833 года, был вторым ребенком в этом браке, в общем-то исключительно счастливом, хотя и распавшемся спустя много лет (Иоганнес к тому времени уже давно жил самостоятельно) — судя по всему, главным образом из-за огромной разницы в возрасте между супругами.
При всей своей скудости и нехватках жизнь в родительском доме, видимо, внешне была налаженной и вполне респектабельной. Музыкальная одаренность Иоганнеса обнаружилась еще в раннем детстве, и для отца само собой разумелось, что сын обязательно пойдет по его стопам. Столь же естественным делом было для него и привлечь сына к работе в каком-нибудь оркестрике, где он сам играл, — если возникала такая возможность. Огорчало его, в сущности, лишь то, что мальчишка явно предпочитал бесхлебное фортепиано практичным оркестровым инструментам, игре на которых тот мог обучить его сам. О. Ф. В. Коссель [11] , добрейший человек и неплохой музыкант, выразил готовность давать уроки Иоганнесу и позволил ему заниматься на своем фортепиано, поскольку у Брамсов его не было, Парнишка оказался способным, уже в десять лет он выступил публично в связи с каким-то общественным мероприятием — и едва не стал жертвой некоего предприимчивого агента, который сулил родителям златые горы, обещая их сыну карьеру вундеркинда в Америке. Помешал этому Коссель, призвав в союзники своего учителя Эдуарда Марксена [12] — прекрасного пианиста и образованного, с хорошей техникой композитора, пользовавшегося большим уважением в Гамбурге. Отныне Марксен сам занялся одаренным мальчиком. Под его руководством Иоганнес развился в крепкого, уверенного в себе пианиста, а технический уровень его первых опубликованных композиций, написанных, когда ему было от восемнадцати до двадцати лет, свидетельствует о великолепной школе, лучше которой трудно что-нибудь пожелать. В своем развитии в высшем смысле этого слова, то есть в обретении творческой самостоятельности, Брамс был самоучкой — как, в сущности, и все великие. Однако он навсегда сохранил в душе благодарность своему наставнику: даже во времена «Немецкого реквиема» он обращался к нему за советом и критикой и, наконец, именно ему — «дорогому другу и учителю Эдуарду Марксену» — посвятил одно из величайших своих произведений — фортепианный концерт си-бемоль мажор.
11
Коссель Отто Фридрих Виллибальд (1813–1865) — гамбургский преподаватель игры на фортепиано, ученик Э. Марксена.
12
Марксен Эдуард (1806–1887) — немецкий пианист, композитор и педагог.
Волею случая в 1853 году молодой музыкант приобрел более широкую известность. Скрипач Эдуард Ременьи [13] , венгерский эмигрант, покинувший родину после подавления революции 1848 года, предложил ему принять участие в качестве аккомпаниатора в импровизированной концертной поездке. Ременьи — по всей видимости, не столько серьезный музыкант, сколько просто одаренный цыган (Брамс цитировал одну из его фраз: «Ну уж седни я им выдам Крейцерову — волосья дыбом встанут!») — уже успел, однако, кое-что повидать на своем веку. К тому же этот бродяга был еще и беззастенчивый приживал, которому не составляло труда завязать выгодное знакомство или извлечь из знакомств выгоду. Вместе со своим аккомпаниатором он явился с визитом к процветающему земляку, скрипачу Йозефу Иоахиму [14] , который еще мальчиком начал концертную деятельность под покровительством Мендельсона и который ныне жил в Ганновере, занимая пост королевского концертмейстера. С первого взгляда Иоахим и юный Брамс почувствовали обоюдную симпатию, которая переросла затем в многолетнюю — на всю жизнь — дружбу. «Брамс, — писал в ту пору Иоахим одной из своих приятельниц, — это исключительный композиторский талант, и притом натура, которая в состоянии развиться во всей своей абсолютной чистоте лишь в укромнейшем уединении; он чист, как алмаз, мягок, как снег… В его игре есть тот жаркий пламень, я бы сказал, та фантастическая энергия и точность ритма, которые предвещают Художника, а в его сочинениях уже сейчас столько законченности, столько мысли, сколько я не встречал пока ни у кого из молодых артистов его возраста».
13
Ременьи Эде (1828–1898) — венгерский скрипач-виртуоз и композитор.
14
Иоахим Йозеф (1831–1907) — венгерский скрипач, композитор, дирижер и педагог, основатель и руководитель (1869–1907) известного в свое время квартета.
По совету Иоахима оба странствующих музыканта для начала отправились в Веймар к Ференцу Листу. Как придворный капельмейстер великого герцога, Лист вместе с русской княгиней Витгенштейн жил в Альтенбурге, окруженный целым штабом молодых талантов (в частности, таких, как Рафф [15] , Клиндворт [16] , Корнелиус [17] ). В этой толпе, блиставшей несколько экзальтированной гениальностью, Брамс, застенчивый и неловкий, почувствовал себя крайне неуютно; не помогло и дружеское одобрение самого Листа. Он расстался с Ременьи, который, напротив, оказался в своей стихии, и отправился в Геттинген, куда его настойчиво звал Иоахим. Летом, во время пеших странствований по берегам Рейна, и затем в гостях у состоятельных любителей музыки в Мелеме близ Бонна [18] он наконец решился на давно подготовленный Иоахимом визит в Дюссельдорф, к Роберту Шуману, мастеру, которого Иоахим ставил превыше всех. Этот визит — в сентябре 1853 года — стал важнейшим событием в его жизни, поворотным пунктом, решающим образом определившим и житейскую судьбу, и внутреннее развитие молодого музыканта.
15
Рафф Йозеф Иоахим (1822–1882) — швейцарско-немецкий композитор. С 1850 г. примкнул к возглавляемой Листом «веймарской школе», в 1854 г. опубликовал работу «Вагнеровская проблема».
16
Клиндворт Карл (1830–1916) — немецкий пианист, дирижер, педагог и транскриптор. Ученик Ф. Листа, в 1868–1881 гг. — профессор Московской консерватории.
17
Корнелиус Петер (1824–1874) — немецкий композитор и музыкальный критик, сторонник «веймарской школы». Обладал также поэтическим талантом.
18
Речь идет о семье кёльнского коммерческого советника Дейхмана, в доме которого завязались отношения Брамса с Ф.Мюлльнером, Ф. Тиллером, К. Рейнеке.
Как издатель основанного им в Лейпциге «Нового музыкального журнала», Шуман в течение десяти лет был одной из ведущих фигур немецкой музыкальной жизни, задававших тон общественному мнению в ней. В своем журнале, давно, впрочем, перешедшем в другие руки [19] , он опубликовал после встречи с Брамсом статью «Новые пути» — едва ли не единственный в истории музыки действенный акт дружеского внимания со стороны зрелого, признанного мастера к юному, начинающему и одновременно памятник тому, кто ее написал, его энтузиазму, его сердечности, его буквально сверхъестественной художественной интуиции и пророческому дару.
19
С 1844 г. «Новый музыкальный журнал» возглавлял немецкий музыковед Франц Брендель (1811–1868).
«Прошли годы, — говорилось в статье, — почти столько же, сколько я отдал когда-то редактированию этих страниц, а именно целый десяток, с тех пор, как мой голос звучал на этой ниве, столь богатой воспоминаниями. Часто даже среди напряженных, плодотворных трудов я испытывал волнение: являлись новые значительные таланты, заявляли о себе новые силы в музыке, о чем свидетельствовали многие из молодых музыкантов, выдвинувшихся в последние годы, — пусть даже их произведения известны пока лишь узкому кругу. С неослабным интересом следя пути этих избранных, я думал, что в итоге подобного движения явится однажды, должен явиться некто, призванный в идеальной форме дать высшее выражение времени, тот единственный, кто выкажет нам свое мастерство не в постепенном развитии, но, подобно Минерве, вышедшей из головы Крониона, явится в полном вооружении. И он явился, этот юноша с юной кровью, чью колыбель хранили грации и герои. Его зовут Иоганнес Брамс, он из Гамбурга, где творил тихо и незаметно, но где у него был превосходный, вдохновенный учитель, преподавший ему труднейшие правила искусства; мне же совсем недавно рекомендовал его один известный и уважаемый маэстро. Уже внешность его отмечена всем тем, что возвещает нам: это один из призванных. Сев за рояль, он раскрыл нам чудесные дали. Мы уносились в сферы одна волшебнее другой. И все это дополнялось гениальной игрой, которая превращала фортепиано в целый оркестр из щемяще жалобных и победно ликующих голосов. То были сонаты, звучавшие, как укрытые флером симфонии; песни, где стихи понимаешь, даже не ведая слов, — впрочем, все как одна пронизанные глубокой песенной мелодией; отдельные фортепианные пьесы, иной раз демонические по характеру, прелестнейшие по форме; затем последовали сонаты для скрипки и фортепиано, струнные квартеты, и каждое из сочинений было столь отлично одно от другого, что казалось, они излились из совсем разных источников. А потом почудилось, будто он, устремившись бушующим потоком, слил все это в единый водопад с перекинувшейся над низринутыми волнами мирной радугой, окруженной по берегам порханием бабочек и пением соловьев.
И коль удастся ему коснуться своей волшебной палочкой тех глубин, где ему, обернувшись оркестром и хором, отдаст свои силы могущество масс, то перед нами, унося нас в мир духов, откроются картины еще более чудесные. Да укрепит и подвигнет его к тому верховный гений; за него можно поручиться, поскольку ему глубоко сродни и иной гений — гений скромности. Его соратники приветствуют его первые шаги в мире, где, возможно, ждут его раны, но также и лавры, и пальмовая ветвь; мы говорим ему «добро пожаловать», видя в нем могучего борца.
Каждой эпохой правит тайный союз родственных душ. Крепче сомкните ряды все, кто причастен к нему, дабы ярче сияла правда искусства, даруя всюду радость и благоденствие».
Естественно, подобная статья должна была произвести впечатление, тем более в те времена, когда серьезные критические публикации были сравнительно редки. Статья разом подарила молодому композитору имя, издателя и пристальнейшее внимание всего немецкого музыкального мира. Конечно, не было недостатка и в недоброжелателях, особенно если представить себе, сколь мало удовольствия доставило чтение этих строк многочисленным коллегам и соперникам. Впрочем, к этому и Шуман, и его протеже были готовы. Но воздействие на самого Брамса такого рода представления публике было обусловлено еще и своеобразием его характера: он вдруг с пугающей остротой ощутил всю тяжесть свалившейся на него ответственности. С этого момента Брамс уже никогда не ведал радостного, беззаботного, наивного наслаждения творчеством. Пророчество Шумана, возвестившее о его грядущем величии, категорическим императивом легло ему на душу; он обязан был оправдать оказанное доверие, он вообще отныне мог стремиться лишь к великому, недостижимому, полностью сознавая при этом и в силу своей безупречной совести все отчетливей и глубже постигая нечеловеческую громадность возложенной на него задачи.
Пока что, впрочем, всюду царят радость и счастье. После первого, столь успешного, выхода в свет Иоганнес снова среди своих, а на рождество ему предоставляется возможность положить на стол друзьям свои первые напечатанные произведения. Он пишет Шуману, и уже в этом письме обнаруживается, сколь серьезен, сколь самокритичен взгляд этого двадцатилетнего юноши, когда речь идет о его собственном творчестве:
«Настоящим беру на себя смелость отправить Вам Ваших первых приемышей, именно Вам обязанных обретением прав всемирного гражданства; очень волнуюсь, сумеют ли они, как и прежде, пользоваться Вашим снисхождением и любовью. В своем новом облике они представляются мне слишком аккуратными и робкими, даже чуть ли не филистерскими. Я все еще никак не привыкну видеть этих невинных детей природы в столь приличном одеянии. Буду бесконечно рад увидеться с Вами в Ганновере, дабы иметь возможность сказать Вам, что Вашей и Иоахима чрезмерной любви мои родители и я обязаны счастливейшими часами своей жизни. Безмерно счастливыми увидел я вновь своих родителей и своего учителя и ныне, находясь среди них, переживаю свои блаженнейшие минуты».