Брат на брата. Окаянный XIII век
Шрифт:
–Тяжело бремя власти, силы не те, хизну я. Потому хочу передать великий стол старшему сыну своему – Константину. Отправь гонца в Ростов с моим письмом и моей волей: пусть поспешает!
Потянулись дни. Приехали Юрий, Ярослав, из Юрьева прискакал Владимир, только Константин не торопился исполнить повеление отца. Наконец, прибыл гонец из Ростова с письмом.
Константин писал, что приехать в стольный город не может. Виной тому множество дел, возникших из-за пожара, а также слабое здоровье его не позволяет ему отправиться в путь. Но великое княжение он примет, править же будет землей владимирской из Ростова.
Взор Всеволода затуманился, волна гнева накатилась, сковав все члены его, слезы бессилия покатились из глаз. Впервые воле великокняжеской воспротивились, и кто? Родной сын, надежда и опора, преемник дел и дум его.
–Гордец! – прохрипел великий князь. – Не ведает того, что творит. Кузьма, – позвал он воеводу, – поезжай ты с письмом в Ростов да на словах передай Константину, что жду его, пусть не гневит.
Кузьма Ратьшич в тот же день уехал.
Прошла неделя, за ней другая, а Константин не приезжал. Всеволод Большое Гнездо не находил себе места: дело всей его жизни рушилось. Заволновались и бояре, прознав об ответе Константина.
В конце третьей недели объявился Кузьма Ратьшич. Был он сердит, угрюм и потому, не говоря ни с кем, тут же прошел в ложницу великого князя. О чем говорили они, никому не ведомо, но, выйдя из спальни, воевода именем князя отправил гонцов во все города земли владимирской к князьям и боярам, к наместникам и священнослужителям. Великий князь всех созывал для совета и для объявления последней воли.
Посольская палата с трудом вместила всех прибывших. Здесь были из Москвы и Волока Ламского, из Суздаля и Устюга, из Ярославля и Юрьева, из Городца и Петрова. Даже из Ростова приехало несколько бояр. Стояли молча, держались особняком.
Всеволод Юрьевич, поддерживаемый боярами, вошел в Посольскую палату в полдень. Те, кто давно не видел великого князя, ужаснулись виду его. Настолько изменила болезнь человека, перед которым преклонялась вся Русь, имя которого знала и боялась Степь, к мнению которого прислушивалась просвещенная Византия и опасалась воинствующая Европа. Усевшись в кресло, Всеволод обвел взглядом собравшихся.
«Вот она – земля володимирская! Как примет она волю мою?»
Великий князь поднял руку, призывая ко вниманию.
–Отрешимся от мирских помыслов, помолимся! – И, кивнув стоявшему слева от него епископу Владимирскому, Суздальскому и Ростовскому Иоанну, приказал: – Приступай!
Тот, в праздничные ризы одетый, осенив животворящим крестом собравшихся, прогудел:
–Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь!
Молились истово, понимая важность свершаемого.
Всеволод перевел взгляд на сыновей. Стояли они у окна тесно, плечом к плечу, в молитве склонив головы.
«Так ли они едины будут и впредь? Не введет ли моя воля сыновей в раздор? Сейчас они под моей дланью, а как меня не станет, что тогда? Не пойдет ли брат на брата, добиваясь лучшего удела, большей власти?»
И хотя решение было принято, Всеволод Большое Гнездо терзался мыслями.
После молитвы, когда все расселись по лавкам согласно родству и чину, великий князь, собрав силы, без сторонней помощи встал. Подергивая от немощи головой, он зычно, как в былые времена, произнес:
–Слушай, земля володимирская, волю мою! Стар я стал, немощен, точит мои силы болезнь, и потому решил я великое княжение передать своему старшему сыну Константину. Но князь Константин ослушался, воле моей воспротивился, возгордился, и потому на великом столе ему не быть! Люб ему Ростов, пусть там и сидит. Ярослав в Переяславле прижился, так тому и быть! Святославу Юрьевом владеть, Владимиру – Москвой, а младшему Ивану пока и Стародуба достанет. Володимирский же великий стол передаю Юрию. Ему владеть землей володимирской, ему быть братьям вместо отца, ему и крест целовать будете!
–Одумайся, государь! – вскочил со своего места епископ Иоанн. – Не нарушай порядка, заведенного на Руси, не ввергай землю володимирскую в смуту, не отрешай сына своего старшего от власти! Константин боголюбив, церкви святой защитник, великодушен и праведен. Одумайся!
–Решение мое выстрадано. Не обида на сына, а забота о благе земли моей вела меня к этому шагу. Не священник на великом столе володимирском надобен, а воин, способный защитить вас от ворога, что стоит на порубежье и ждет своего часа. Призвал я вас не для совета, а волю свою последнюю объявить. Потому, Иоанн, принимай целование князей и бояр.
Юрий стоял бледный, потупя взор. Решение отца было для него неожиданным. Мысль о великом княжении он вынашивал, но не думал, что сядет на стол так скоро и в нарушение порядка. Власть его не пугала, заботило лишь одно – что немало будет у него врагов.
Наступила очередь целовать крест Юрию. Великий князь поманил его взглядом и, когда сын подошел, громко произнес:
–Клянись и крест целуй, что будешь княжить по чести, по совести, будешь защитой земле володимирской и всей Руси!
Всеволод Юрьевич встал, обнял сына, поцеловал его в плечо, как младший князь старшего, и этой своей покорностью показал присутствующим, кто теперь великий князь. После чего Всеволод Юрьевич, поддерживаемый под локти боярами, удалился, а в еще не остывшее кресло сел новый хозяин Владимиро-Суздальского княжества – Юрий Всеволодович, и было ему от роду двадцать два года.
3Весна тысяча двести двенадцатого года выдалась ранней. Быстро оголились склоны откосов на Клязьме, снег посерел и стал рыхлым, ноздреватым, зазвенела капель, змейками заструились ручейки. Весеннее солнце ласкалось, играя лучиками по изможденному лицу князя Всеволода Большое Гнездо. С приходом весны болезнь отступила: стало легче дышать, красная пелена спала с глаз, в голове прояснилось. Юрий, Агафья, Любаша, те, кто всю эту трудную зиму находился рядом с ним, вздохнули свободнее. Только один дед Пантелей недовольно морщил лоб и ворчал в бороду.
Догадавшись, Всеволод Юрьевич спросил у знахаря:
–Никак скоро уже?
–Скоро, государь, – кивнул Пантелей и, сгорбившись, вышел из ложницы.
А когда он увидел на щеках князя бледный румянец, то, склонившись к самому его уху, прошептал:
–Даст Бог, ноне свершится.
Смерти Всеволод Юрьевич не страшился. Он достаточно пожил, многое познал, немало совершил. Из пятидесяти восьми лет своей далеко не праведной жизни тридцать семь Всеволод нес бремя власти, жалуя и карая, возвышая и низвергая, любя и ненавидя. Перед лицом вечности он пожелал видеть того, кому завещал дело всей своей жизни.