Брат по крови
Шрифт:
— Так что нам не позавидуешь, — с горечью в голосе произнесла Леля. — День и ночь будем дежурить в операционной.
— Как будто сейчас нам легче, — говорит Илона.
— Легче не легче, но зимой все равно хуже. Такое чувство безысходности порой охватывает, что жить не хочется. — Леля берет со стола бутылку и наливает себе целый стакан. — За то, чтобы мы остались живыми! — произносит она.
— Куда ж мы денемся? — усмехнувшись, говорит Харевич. — Нам нельзя умирать, кто ж тогда раненых будет на ноги ставить? Нет, нельзя, категорически
Мы выпили. Харевич посетовал на то, что у нас нечем закусить. Дескать, так и язву можно заработать. Я возразил. Это все ерунда, говорю. Ученые уже доказали, что ни вино, ни курение натощак, а также неправильное питание и стрессы не являются единственной причиной язвы желудка и двенадцатиперстной кишки, как это считалось раньше. Все дело в микробе «хеликобактер пилоре». Я даже назвал фамилии ученых, которые первыми обнаружили в слизистой желудка у больных язвой микроорганизм, по их мнению, и являющийся причиной заболевания. Ученым никто не поверил. Считалось, что соляная кислота, выделяющаяся в желудке, убивает любые бактерии. Тогда один из этих ученых совершил поистине профессиональный подвиг — он вырастил в пробирке «хеликобактер», выпил его и через две недели заболел язвой желудка.
— Интересно, — выслушав меня, сказал Харевич. — Вот ведь до чего порой доводит людей их профессиональный фанатизм.
— Это хорошо, что такие люди существуют, — сказала Илона. — Если бы их не было, человечество продолжало бы жить в каменном веке.
— А ведь вы тоже фанатки. При этом обе, — сказал я.
— Мы? А при чем здесь мы? — удивленно взглянув на меня, спросила Леля.
— Как при чем! — сразу сообразив, в чем дело, воскликнул подполковник. — А кто вас гнал на войну? Сами говорите — никто. Значит, в вас тоже живет некий микроб фанатизма. Не за деньгами же вы сюда приехали. Или я ошибаюсь?
Илона усмехнулась.
— Да какие тут деньги! Не живем — перебиваемся, — сказала она.
— Вот то-то и оно, что перебиваемся. Значит, все дело в фанатизме, — заявил Харевич.
— Или в нашей дури, — улыбнулась Леля.
— Нет, только не дурь, — замахал на нее руками Харевич. — Дураки на самопожертвование не способны, точно так же, как и подлецы. Вы же жертвуете собой. Что, я неправильно говорю? — смотрит на меня подполковник. Глаза его мутные, словно ручей после ливня. Но они добрые, как у прожившего жизнь старика.
Мне уже надоело сидеть в этой конуре и давиться вином. Я начинаю нервничать. Если бы я курил, то я, наверное, выкурил бы уже целую пачку сигарет. Но курил один только Харевич. Правда, однажды и наши дамы попытались закурить, но Харевич им сказал, чтобы они не занимались ерундой. Затянет ведь, и тогда попробуй брось эту жуткую привычку. Но Леля заявила, что с такой жизнью они все равно рано или поздно закурят. Тогда подполковник пожелал им, чтобы это произошло как можно позже.
XXI
Я не мог поверить в удачу, когда оказался один на один с Илоной. Вышло так, что уставшая от впечатлений Леля прилегла на подушку и заснула. Харевич сказал, что ее не надо будить. Когда мы допили вино, он, сидя на стуле, притулился головой к стенке и засопел. Тоже устал человек. Жизнь его несладкая. Нет, он не оперировал, он даже от ангины никого не лечил, но он отвечал за весь медсанбат, и ему доставалось больше всех. Он занимался жизнеобеспечением своего батальона, организовывал бесперебойную его работу, подбирал кадры, искал медикаменты, в конце концов, делал все для того, чтобы люди его чувствовали, что о них заботятся. Это подрывало его силы, и он старился и слабел на глазах. Его называли в медсанбате дедом и жалели.
Мы вышли с Илоной на улицу. Было довольно светло и прохладно.
— Вам не холодно? — спросил я Илону.
— Нет, — ответила она, а сама поежилась.
— Я же вижу, что вам холодно, — сказал я. — Идите в гостиницу, а я пойду в свою машину.
Она замотала головой.
— Давайте гулять, — сказала она. — Ночь такая прекрасная.
— «Ночь нежна», — сказал я, вспомнив название хорошего романа Фицджеральда. — Вы читали этот роман?
— Какой? — не поняла она.
— Я же сказал: «Ночь нежна».
— Нет, не читала. А кто его написал? — поинтересовалась она.
— Фрэнсис Скотт Фицджеральд.
Она пожала плечами.
— Я очень необразованная девушка, — сказала она.
— Ну почему же! — не согласился я. — Не все обязаны читать Фицджеральда.
— Вы же его читали, а я нет. Значит, я невежда, — усмехнулась она. — Кстати, о чем этот роман? — спросила она.
— О любви.
— О необыкновенной?
— О замечательной. Любовь не бывает обыкновенной, если это только любовь.
Она кивнула.
— Согласна с вами, — сказала она. — Любовь — это когда все по-настоящему…
Не спросив разрешения у Илоны, я взял ее под руку. Мне так захотелось душевного тепла, и, когда я брал ее под руку, я подсознательно понимал, что мне станет лучше. А ведь я продолжал испытывать муки от одной только мысли, что мне уже через несколько часов придется возвращаться на войну.
— Скажите, почему вы пошли в армию? — неожиданно спросила Илона. — Ведь вы же врач, вы могли бы работать в какой-нибудь клинике, стать ученым, прославиться.
Я усмехнулся. В самом деле, почему я пошел в армию? Наверное, делать мне было нечего. Но ей я сказал другое.
— Я с детства знал, что армия — это коррида, где каждый день идет борьба духа, нервов, физических сил, — говорю ей. — Это проверка на выживание чувства собственного достоинства. Сможет твое «я» выжить здесь — останешься человеком, нет — сам себя уважать перестанешь. А я человек рисковый, я хотел понять, сильный я или нет.
— Ну и как, поняли? — спросила она.
— Понял.