Брат по крови
Шрифт:
— Хочу быть чьей-то рабыней! Притом немедленно, — сказала она. — И чтобы мой господин выполнял все мои прихоти.
Подошел официант и положил рядом с вазой с фруктами меню в большом красивом окладе. Это был молодой стройный кавказец с тонкой ниточкой усов, изящно прочерченной над губой. Он улыбался и не собирался уходить — ждал, когда мы сделаем заказ. В зале царил полумрак, создававший атмосферу вечернего уюта. И лишь небольшая эстрада, где музыканты готовили свою аппаратуру, была ярко освещена.
Мы сделали заказ: салатики там всякие, закусочки, а на горячее — шашлыки из осетрины. Харевич сказал, что больше таких шашлыков нигде в мире нет, и мы соблазнились. Вскоре официант поставил на наш стол бутылку «Советского шампанского», графин с водкой и тарелки с мясным ассорти. Он ловко откупорил бутылку и наполнил два фужера. Харевич налил себе и мне водки.
— Давайте выпьем за скорейшее окончание войны, — сказала Илона.
— Да, по-моему, это самый подходящий тост, — произнесла Леля.
— А мы выпьем за вас, наши дорогие девочки, — сказал Харевич. — Будьте счастливы, живите долго и обязательно нарожайте много детишек.
Мы выпили. Женщины стали закусывать шампанское виноградом, а мы с Марком Львовичем принялись за салат.
— Интересно, кто наш юный официант по национальности? — немного захмелев, произнесла Леля.
— Дагестанец, — уверенным голосом изрек Харевич.
— Дагестанец — это ни о чем не говорит. Такой национальности нет, — сказала Илона.
— Совершенно верно, — подтвердил я. — Как нет и «лиц кавказской национальности». А ведь так сейчас сплошь и рядом говорят.
— Это все от нашего невежества, — аккуратно поднося вилку ко рту, произнес Харевич.
— Верно, — сказал я. — Таким образом мы разрушаем наш язык.
— Если бы только язык, — усмехнулась Леля. — Мы себя-то разрушаем, нашу страну разрушаем. Скоро все мы будем инвалидами по части головы. Ведь мы с ума сходим, вам не кажется?
Мне стало не по себе от таких слов, и я решил отвлечь собеседников от горьких мыслей.
— Мы не ответили на вопрос, кто по национальности наш официант, — сказал вдруг я. — Я лично думаю, что он аварец. Аварцы — симпатичные люди. Кстати, вы знаете, что Дагестан — это один из самых многонациональных регионов России. Кроме аварцев здесь живут даргинцы, кумыки, лезгины, русские… Перед тем как ехать на Северный Кавказ, я пошел в библиотеку. Мне хотелось узнать, куда я, собственно, еду. Так вот, я был страшно удивлен, когда узнал, что в одном только Дагестане в ходу десятки языков. Это и аварский, и андийский, и ботлихский, и годоберинский, и каратинский… А еще ахвахский, багвалинский, тиндинский, чамалинский, цезский, хваршинский, гигунзибский, лакский, лезгинский, табасаранский, агульский, рутульский языки… И это далеко не все.
— Ух ты, настоящий Вавилон, — удивленно заметила Леля.
Харевич усмехнулся.
— Как тебе удалось все это запомнить? — спросил он меня.
— Память хорошая, — сказал я.
— Ну тогда ты, наверное, помнишь и первые слова своей мамы, обращенные к тебе, — сказал Марк Львович и улыбнулся.
— Помню, конечно, помню, — в тон ему заявил я. — Она мне сказала: здравствуй, Митя, прости меня за то, что я родила тебя на белый свет. Здесь так отвратительно.
— А ты ей что ответил? — спросил Харевич.
— Ничего, сказал, бывает хуже…
Харевич на этот раз не улыбнулся. Он задумался на какое-то мгновение, а затем философски произнес:
— А что может быть хуже, чем человеческие страдания? Ведь мы же появляемся на белый свет, чтобы страдать.
— Хуже было бы вообще не родиться, — заметила Илона. — Жизнь, какой бы она ни была скверной, все равно интересная штука. И ее надо попробовать на вкус.
— У вас, Илона, мужская логика, — заметил я. — Женщина сказала бы проще: ах, как хорошо на свете жить! Я счастлива была родиться. Вы же туже закручиваете мысль.
Впрочем, позже я понял, что Илона не всегда бывает такой откровенно сложной и глубокой. Ее мысли порой случались по-девичьи легкими и прозрачными. Философствовала она редко, и когда это случалось, она могла высказаться так сложно, что я начинал сомневаться: а женщина ли передо мной, а не переодетый ли это отшельник-мудрец?
XX
Из ресторана мы вышли за полночь. Светила луна, а воздух был наполнен ароматом ночной жизни. По тротуару мимо высвеченных витрин многочисленных магазинов и кафешек скользили чьи-то тени. Было достаточно тепло, и лишь какая-то тревога, вызванная памятью о близкой войне, не давала покоя. Мы шли молча и не глядели друг на друга. Вот ведь как получается: веселились, веселились, а когда оказались на улице, нас снова всех стали одолевать мысли о войне. Неужели уже завтра мне придется возвращаться в полк? — подумал я. Какая несправедливость! Это значит, мне будет суждено вновь расстаться с этими прекрасными людьми. А на войне как на войне — всякое может случиться. Глядишь, и не увидимся больше никогда…
— Вы сейчас куда путь держите? — спросил меня Харевич, и я почувствовал, что Илона вдруг сразу как-то внутренне напряглась в ожидании моего ответа.
Я пожал плечами.
— Наверное, пойду спать в машину, — произнес я.
— А стоит ли? — неожиданно заявил Харевич. — Мы с моими девушками сняли номер в гостинице — давайте возьмем вина и пойдем к нам. Вы не против, дамы? — спросил он сестричек.
Те с восторгом встретили это предложение. Еще бы: пиршество продолжалось! Девчонки были молоды, и им хотелось жить на полную катушку. Мы взяли несколько бутылок сухого вина в ночном ларьке и отправились в гостиницу. Шли и радовались жизни.
— Хорошо-то как! — вздохнув полной грудью, произнесла Леля.
— В самом деле хорошо, — улыбнулась Илона и посмотрела на меня. Мне показалось, что она испытывала некий внутренний подъем. А может быть, она просто пыталась быть счастливой? Тем не менее она была откровенна в своих чувствах, и я в который уже раз мысленно отметил, насколько она бывает красивой в такие минуты.
Когда мы подошли к гостинице, я испытал некоторое чувство тревоги. Я быстро сообразил, в чем тут дело: в российском человеке с детства сидит этот генетический страх перед казенными учреждениями. Такое состояние порой испытываешь, когда входишь в бухгалтерию, чтобы получить свои кровные, в ресторан, чтобы поесть и повеселиться, в конце концов, в гостиницу. Все это от того, что мы привыкли ждать окрика, оскорбления, запрета. Нас всю жизнь куда-то не пускали, что-то нам запрещали делать, ругали и унижали. Такое откладывается в сознании, это меняет нашу психику. Я всегда считал себя человеком незакомплексованным и достаточно смелым, но и я робел на казенных порогах. Мне всегда казалось, что вот сейчас я столкнусь лицом к лицу с некой ретивой дамой или старым бюрократом, и они испортят мне настроение. К моему счастью, ничего подобного в тот вечер не произошло. Швейцар, усатый дядька в форменном одеянии с золотыми галунами на рукавах и лампасами, лишь сонно зевнул и искоса взглянул на нас. Видимо, его совершенно не удивил ни наш поздний приход, ни то, что люди шли откровенно веселиться. Мне не приходилось раньше бывать в кавказских гостиницах, тем более заявляться туда ночью в сопровождении дам, поэтому я не мог сказать, существовали ли здесь когда-либо какие-то запреты. Но вот свои гостиницы я знал прекрасно. Какой там даму — друга трудно было провести в номер. Такой шум дежурные поднимут — впору застрелиться. Конечно, были исключения. Все зависело от характера тетушки, дежурившей на этаже, а чаще от твоей сообразительности. Тетушки эти любили деньги и подарочки.
Сегодня этого уже в гостиницах нет. Рынок внес свои коррективы и в гостиничную жизнь. Сейчас приходи хоть с чертом — и тебя пропустят. Лишь бы были деньги. Дошло до того, что даже проститутки свободно ходят ночью по гостиничным коридорам и предлагают свои услуги. При этом их никто не гонит прочь. А когда-то я не смог пройти ночью в номер своей родной жены Лидуси. Она тогда была в длительной командировке в Москве. Я сильно соскучился и сделал все, чтобы увидеть ее. С командировочным удостоверением в кармане я отправился в столицу. Летел как на крыльях. Не часы — минуты считал до нашей встречи. Приехал ночью, разыскал нужную мне гостиницу, а меня в нее не пускают. На улице мороз, снег идет, а дежурным все равно. Я их и так умолял, и эдак, говорил, что у меня всего лишь ночь в запасе, потому что утром я уже должен отправиться домой, но на меня не обращали внимания. И только когда я показал в окно четвертной, администраторша открыла мне дверь. Считай, все командировочные этой чертовой бабе отдал. Потом пришлось немного поголодать, но да ведь разве я мог не повидать Лидусю?